Диму показалось, что так он продремал всю ночь: слушал громкую тишину и зачем-то пытался вспомнить, как все-таки называется эта затянутая льдом речушка. Не может же она зваться «приток Свири»? Нет, конечно. Приток носил какое-то сложное чухонское имя, Дим за все эти годы так и не смог его запомнить, называл речушку попросту Каменкой. Бог весть, откуда у него в голове взялась эта Каменка – из детства, что ли?
Класса до седьмого-восьмого его отправляли на каникулы к деду, у которого был собственный дом в Ставрополье. Не у моря, правда, но все равно по сравнению с промозглым даже в середине лета Питером – благословенные края: солнце, фрукты, лес с орехами-грибами-ягодами. Станица называлась Верхняя. Дим удивлялся: почему Верхняя есть, а Нижней нет? Потому что на юру стоит, усмехался дед. На обрыве то есть, на правом, высоком берегу той самой Каменки.
Егерская избушка тоже стояла на небольшом обрывчике, с которого торчала подмытая паводками береза. За ее наклоненным почти до горизонтали стволом обрывчик понижался, потом опять появлялся. Что там дальше, Диму было неведомо, бродить по лесу он не любил. Это вот Ленька вчера, едва приехали, сразу, чтоб не угодить в сумерки, пошел выбирать место, ходил довольно долго, потом сказал, что от добра добра не ищут, и провернул лунку прямо за обрывом – чтоб наутро не возиться, только ночную наледь сбить. И лишь потом принялся распаковываться, таскать в избушку припасы…
Когда Дим проснулся, в окошко уже било неожиданное солнце. Избушка была, конечно, пуста. Ну да, а чего он ждал? Что Ленька станет торчать в домике до полудня? Не ждал, конечно, это было бы как-то совсем глупо.
До кривой березы Дим дошел минуты за две. И застыл, глядя вниз.
Вместо аккуратной лунки на ледяном поле красовалась неровная сизая клякса. Не особенно большая, метра два или три, максимум пять, но… Но.
Оскальзываясь на засыпанной ночным снегом крутой тропинке, он спустился к воде. Ну то есть к затянутой льдом речке. Частично затянутой, вот ведь какая штука. Сизая клякса явственно поблескивала стылой, похожей на студень водой. Ни Леньки, ни Джоя нигде не было видно. Только истоптанный снег и дальше – сизая промоина, окаймленная белесыми закраинами свежего льда.
Откуда ни возьмись появился давешний дедок, бормочущий деловито и как будто с удовлетворением:
– Чего в пролубь-то пялишься? Уронил, что ли, чего? И забудь! Тут течение знаешь како? Даже коли чего потяжельше, ну там на дно опустится, так и по дну уволочет, не достанешь. Эй, ты чего застыл-то? – голос дедули наполнился чем-то вроде тревоги. – А где приятель твой? Вы ж вчерась вдвоем были?
Дим только плечом дернул. Говорить, объяснять, отвечать на вопросы было тошно.
Дедок подошел почти вплотную, оглядел истоптанный снег, изломанные края полыньи, похмыкал.
– Неуж утоп приятель-то твой? Ась? Утоп, что ли, говорю, вчерашний-то? Эх, городские! Сколько