– Мы не палачи!
А я, значит, палач. Говорили мне такое – в другом мире. Правозащитница нашлась! Откуда лезет это дерьмо? Права убийц их волнуют, а вот страдания жертв – нет. Нацист Брейвик, убивший 77 человек, большинство из которых дети, и осужденный на 23 года тюрьмы, борется за свои права. Его не устраивает одиночная камера из трех комнат – спальни, кабинета и спортзала. Кофе ему подают холодным, а еду разогревают в микроволновке. Нет, чтоб прямо с кухни. Условия «бесчеловечные». Каково об этом читать родителям убитых детей? Но правозащитникам это не интересно.
Вдыхаю и выдыхаю воздух. Ругаться нельзя.
– Вам приходилось видеть бешеных собак?
– Нет, – удивляется Леокадия.
– А мне пришлось. Милый песик, любимец семьи. Но его укусила бешеная лиса, прибежавшая из леса, и песик заболел. Он был не виноват, но я его застрелил. Жизнь людей дороже.
Поворачиваюсь и ухожу. Нужно найти Кульчицкого. Водка у него…
4
Голова побаливает, во рту будто сотня казаков переночевала. Казаки… Я вчера, кажется, куролесил. Вспоминаем…
Взяв у Кульчицкого штоф[19] водки, я отправился к казакам. Своих видеть не хотелось, а пить одному не комильфо. Казаки варили кашу. В лазарете еды не попросили, как узнал позже, чтобы не объедать раненых. Хорошие тут люди! Моему появлению казаки удивились, а Болдырев даже смутился, когда предложил выпить. Офицер с нижним чином? Здесь так не принято. Пришлось объяснить, что я зауряд-врач, а никакой там офицер. И вообще меня звать Валериан. Объяснение приняли благосклонно, чему в немалой степени способствовал штоф, на который казаки смотрели с интересом. Водку разлили по кружкам и употребили, затем поели каши из котелка. Для меня нашли ложку, с собой захватить я не догадался. Поев, казаки запели – что-то заунывное про Дон-батюшку. Мне песня не понравилась, и я предложил сменить репертуар. Казаки попросили показать, ну и получили:
– Под зарю вечернюю солнце к речке клонит,
Все, что было, не было, знали наперед.
Только пуля казака во степи догонит,
Только пуля казака с коня собьет…
– Любо! – закричали казаки, когда я смолк. – Еще знаешь?
Мне было не жалко, и я выдал еще песню от главного казака России по фамилии Розенбаум:
– Под ольхой задремал
Есаул молоденький,
Приклонил голову
К доброму седлу.
Не буди казака,
Ваше благородие.
Он во сне видит дом,
Мамку да ветлу…
Песня так понравилась, что казаки начали хлопать, а потом и вовсе пустились в пляс. А я наяривал:
– А на окне наличники,
Гуляй да пой станичники.
Черны глаза в окошке том.
Гуляй да пой, Казачий Дон[20].
– Здоров ты горло драть, Валериан! – сказал Болдырев, когда я смолк. – И воюешь хорошо. Вон сколько немцев покрошили. Мне ваш унтер баял.
Этот может. Баять.
– Не ждал от дохтура.
– Так