– Ваше высокоблагородие, уйдите от греха, – орал внизу кто-то из дроздовцев.
– Бейте чаще, – крикнул в ответ невидимый Пашке офицер. – Сейчас «товарища» к ногтю прижмем.
Пока же «Товарищ Артемий» прижимал противника. Несколько артиллеристов, попав под меткую очередь, упали у орудия. Остальные скорчились за щитом. Раненых пытались оттащить за угол. По серому булыжнику тянулась темная кровавая полоса.
– Гранатой! – командовал офицер. – Чаще!
– Встал, гадюка! – радостно закричал кто-то из орудийного расчета.
Броневик действительно встал. Граната его если и зацепила, то несерьезно. Сдавая задним ходом, «Товарищ Артемий» уперся кормой в фонарный столб. Очевидно, экипаж был ранен или оглушен – броневик дергался, упорно пытаясь свалить столб.
– По коммунячьим конвульсиям, пли! – приказал офицер.
Пашка не очень помнил, как оказался у края крыши. Броневик было жалко до слез. Ведь как отчаянно братва воевала. Что ж они так?!
Грохнуло, по улице просвистела очередная граната. Пока мимо.
– Что мажем, орлы? Очки выписать? – грозно крикнул офицер.
– Щас, ваше высокоблагородие, – наводчик припал к прицелу.
С «Товарища Артемия» отчаянно застрекотал пулемет.
«Я тебе самому очки выпишу», – подумал Пашка, сжимая рукоять «нагана». Сердце колотилось как у кролика. Взвод у «нагана» оказался жутко тугой. Высокая стройная фигура офицера расплывалась. Пашка подвел «мушку» чуть ниже. «Дыхание затаить, руку не напрягать».
Щелчок револьвера растворился в пулеметном треске. Офицер пошатнулся, на дальнейшее Пашка не смотрел. Скатился к пожарной лестнице, обдирая ладони, заскользил вниз.
На улице закричали:
– Полковника Туркулова ранили! Доктора сюда!
Уже перепрыгивая в палисадник, Пашка содрал с пояса кобуру, сунул за пазуху. В два прыжка перелетел улочку, нырнул в кусты у пустыря.
Три дня Пашка отлеживался в зарослях у покосившегося сарая. В лозе дикого винограда трудолюбиво жужжали пчелы. Крепко пахла лебеда, вокруг простирались почти непроходимые заросли крапивы. Когда-то, еще до Великой войны, здесь вознамерились что-то строить, да на Пашкино счастье так и не собрались. В пятидесяти шагах возвышались богатые четырех-, пятиэтажные кирпичные дома, и парень, лежа в тени сарая, все время чувствовал себя под пристальными взглядами запыленных тыльных окон. С другой стороны, за почерневшим забором, вдоль заросшего берега тянулась тропинка. Днем по ней довольно часто ходили – Пашка слышал смех и голоса. Части 14-й армии красных город спешно оставили, но жизнь тем не менее продолжалась. Слушая, как урчит в животе, Пашка преисполнялся ненавистью к двуличной гидре контрреволюции. Небось так же веселились, когда Исполком революционные гулянья на Николаевской площади устраивал. Ну погодите, гады, еще узнаете, как людей