И нельзя издалека.
Забелеет море брызгами,
улетая в берега.
А на гальке и непринятым
можно камешки бросать
на изрезанные бритвами
паруса.
1965
Когда родное – не родное.
А чужого не любить.
Помири меня на крови.
Не губи.
По зубам – так перемыслили.
А в глазах такая тля.
У судьбы на коромысле —
два казенных короля.
От недолгого уюта
дверь открытой подержи.
Не заманишь тертых юбок
на косые падежи.
А которые приходят
на короткие места —
только около и вроде,
как перила у моста.
Но очерченно-красивые
за каштановой канвой
нарасскажут мне про зимнее,
налинуют про покой.
1965
Мимо женщины, вспять, и от ветра
в два винта завернуться плащом.
Белый лебедь, кирная таверна
и лиловый орнамент у щек.
Оборот. Кавалькада картинок
у домов, у щитов, у реклам.
Годы бедрами обруч крутили
и, как обруч, спадали к ногам.
Клонит голову набок – и сгинула:
неба нет за нее попросить.
А земля поносила и скинула,
если ей надоело носить.
Повести бы разговоры,
потянуть себя, побыть.
Заморщинятся оборки —
у живого прикупить.
Комковатых два тулупа.
Между ними начерно —
не поняв и не распутав,
не успевши ничего.
1965
Не сбылось и не сбудется.
А всего – ничего.
С нами стерпится, слюбится
и поляжет ничком.
Подходящими парами
завернемся в ночи.
Поучила жизнь-барыня
и еще поучи.
Озаренно бы сбиться
лет так эдак на сто.
В лоб и в руки синица —
век, засевший за стол.
1965
Душа обсосанной тянучкой
по языку катает след,
словами вяжется тягуче,
не прислонённая к земле.
Переполненно и глухо
жмурят дуру фонари.
Подари ей ночь полдуха,
четверть духа подари.
1965
У города слоистый
асфальт доделал цвет.
Шатаются солисты
без прочих эполет.
Бездельничают шатко.
Прохожий, прошипи!
И на три делят шаг их
прохожие шаги.
Две параллели серых —
смыкаться не резон.
Сползало небо сверху
на хлипкий горизонт.
И ветру горя мало —
облетная пора.
Так осень вербовала
деревья по дворам.
1965
и. к.
Отблестели ладони саблями.
Жизнь под улицы затекла.
По