день, как дзинь.
И святых ее святая
сонь ее, как синь.
Эх, на донышках стечений —
прочерки.
Нет от вещих воплощений
моченьки.
Слыть соломинкой былинке
велено.
Запылись, моя могилка,
пепельно.
1966
Памяти Леночки Васильевой
Негадана и тонко
надумана и в тон —
тисненая котомка
на житии святом,
и, Боже, – косы, косы —
и босо, тоже в тон,
умахивает посох
по верстыньке пешком:
от мрамора как праха —
к блаженным сторонам!
Последняя рубаха —
последнюю отдам.
И небо – тихо, тихо —
ну, синевы затон,
и детские мотивы
над дедовским прудом.
И ты к земле припавши
и небо возлюбя,
замаливай уставших,
замалчивай себя
молитвы благолепной
утешным голоском.
Да будет лето, лето
и в сердце, и кругом.
1966, 1999
Холм украсив —
изваяньем —
сумеречно слыть.
Воспаряя,
над полями
палевыми плыть.
Вкопанно,
лелея трепет
елей и аллей:
ветреные повторенья —
ветви вне ветвей.
Сгорбившимся у прибоя,
внемля, будто нем:
удаление морское —
утолением.
1966
О, Пярну…
Летки-енки
курортных берегов.
Мне снятся уроженки
нерусских городков.
Нордическим налётом
готическая бровь.
Спортивные народы,
спортивная любовь.
К сосновому покою!
Где европейский лес —
над оловом прибоя,
под оловом небес —
я, как сегодня, вижу
полоску той земли
и девушку из книжек
к трем сосенкам вдали,
наклеенным картинно
на черно-белый фон
над линией залива
воротцами на нем.
1966, 1977
Валун-филон,
убогий горбик даты —
ветшал
от яда паузы, пока
моя душа
освобождала залу
для длительности белой ледника.
Редел,
в окне возникнув, миг
и снегом тихо падал.
1967
Тускнеет глянец на гирляндах разумений,
когда
с поклоном дому Вашему и дню
каллиграфически готовлю изумление
на опереточную тему: не виню.
По еле-снегу, поукрашенному зеленью,
железный шлейф узкоколейки пролегал —
вдоль ярких заморозков, хрупких и осенних,
шел поезд пригородный к той, что далека.
Мои,
за ярусами дачного макета,
надежды