Баллюзек подхватил его на руки, кликнул камердинера, и они вдвоём перенесли задыхающегося Игнатьева на диван, чувствуя, как он слабеет.
Татаринов взял вялую руку и нащупал пульс. Затем приник ухом к груди, послушал сердце – перебои. «Плохо дело», – испуганно подумал он и попросил Дмитрия принести злополучный нож.
– Только осторожно! – крикнул вслед. – Нож может быть отравлен.
Игнатьеву промыли желудок и по каплям стали вливать через нос целебную смесь, которую быстро составил Татаринов из имевшихся у него средств. В основном лечебных трав Китая, в которых он неплохо разбирался.
– Похоже на корейский корень, – сказал Александр Алексеевич, когда осторожно, через тряпку, взял в руки злополучный нож и понюхал лезвие. Пахло травяным ядом. – Так называемый «пёстрый глазок» – зеркало смерти, – пояснил Александр Алексеевич Вульфу, в глазах которого застыл вопрос: ну что? – Войди нож глубже, сердце бы остановилось. Никто так быстро не рубит головы, как маньчжуры, никто так не любит казнить, как Су Шунь, – вспомнил он слова Попова и впервые пожалел, что тот остался в Пекине. Его «китайский» опыт сейчас бы пригодился, был бы весьма кстати.
Вскоре щёки Игнатьева перестали дёргаться, а пульс пришел в норму.
– Да, – пробормотал Вульф, – искать своё в неведомом – тяжёлая работа, не из лёгких…
– А главное, опасная для жизни, – сокрушённо вздохнул Баллюзек и уставился в пол.
Так, без сна, они и дождались рассвета.
Глава XVII
Игнатьев бредил. Никого не узнавал. Татаринов поехал к Лихачёву – командиру эскадры. Сообщил о несчастье, о том, что они вынуждены никому не говорить о покушении: сохраняли строжайшую тайну.
Лихачёв немедленно отправился на фрегат «Светлана» и вернулся с судовым врачом, который осмотрел Игнатьева и, сосчитав удары его сердца, задумался.
– Одна надежда на молодость и сильный организм, – сказал он после длительного размышления и стал раскладывать аптечку. – По всей видимости, – обратился он к Татаринову, взявшему на себя роль «народного целителя», – состав яда очень сложный. Только этим можно объяснить внезапный бред.
– Какова обязанность стрелы? – в пятый или шестой раз приподнимался на локтях Игнатьев и невидяще смотрел на Вульфа. – Лететь! – уже привычно отвечал он комнатному потолку и в изнеможении падал на подушку. – А какова обязанность стрелы, выпущенной в цель? – Его трясло, губы синели, и он с трудом ворочал языком. – Попасть в неё, попасть! – Голос его срывался, и он надолго умолкал, чтобы вновь заговорить: – Вот этой стрелой