Хорошо бы не свободой. Сколько известных Сосновскому адвокатов отрабатывали свои «зарплаты» тем, что таскали в тюрьму наркотики, записки с воли и вообще делали вещи, несовместимые не только со званием защитника, но и со свободой. Свободой потом и платили.
Сосновский нашел Чиркова в состоянии понятного удручения. Серые потолки кабинета и казенная масляная краска стен подавляли сознание. Казалось, пробыв в этом помещении хоть недолго, забудешь о том, что есть и еще какой-то, более просторный мир.
Для Леонида Аркадьевича визиты в Бутырку были делом столь частым, что его настроение мало переменилось. Он присел, испросив позволения заключенного, потому что считал, что вежливость не мешает никогда (она, в конце концов, тоже оплачивалась).
– Ну что, Аркадич, влип я? – с кажущейся развязностью спросил Чирков.
– Похоже на то, но не вешайте носа, – уныло ободрил его адвокат.
– Влип… – вздохнул Чирков. – Вот ведь, и не такое видывали, а тут на пустяке попался. Пионеры, видишь, подгадили. Ненавидел пионеров всю жизнь, с детства. Я знаешь что у себя на галстуке нарисовал?..
Леонид Аркадьевич сделал попытку изобразить на лице заинтересованность.
– Черепушку… Слушай, что-то меня в детство потянуло. Я беднягу легавого утопил в воспоминаниях. А впрочем, ладно, – перебил он себя. – Надо мне отсюда ноги делать, Аркадич, вот что я тебе скажу.
Сосновский встрепенулся:
– Как то есть? Да вы знаете, что отсюда никто не сбежал? Кроме Дзержинского. Хотя, боюсь, это просто легенда. Отсюда таракашка не сбежит.
– А ты меня с таракашками не равняй, – сухо заметил Чирков. – Тебе таракашки не платят. Ты давай головой своей ученой думай, как меня отсюда вытащить.
Сосновский приложил холодные, длинные пальцы к вискам.
– Да вы как себе это предполагаете? Тут не то что вы не сбежите, тут и я с вами вместе окажусь.
– Предполагать не мне надо, – напомнил Чирков. – Мое дело – отсюда бежать, а твое – придумать, как я это сделаю. Понятно?
Леонид Аркадьевич задумался. В висках екнуло. «Эх, черт, что ж за работа такая шакалья…»