– Да, я с тобой. – она поцеловала его руку в подтверждение сказанного, – А ты, со мной? Не оставишь меня больше?
– Куда уж я денусь, старый баловень! Я с тобой ещё не побыл, как следует!
– Вот и хорошо, будем тебя на ноги поднимать всем женским коллективом! – подхватила дочь весёлый настрой отца.
– Даа… – протянул мужчина, и с непривычным оттенком беспомощности и беспокойства в глазах, взглянул на Серафиму, – А Мила, как она там?.. Не трудно ли справляться с таким большим хозяйством?
– Знаешь, на удивление вовсе нет… Энергичная такая, живая, всегда то там, то здесь, только рыжим хвостиком на голове успевает вилять… Смешная, конечно, но хозяйка – не плохая. – задумчиво произнесла женщина и заметила, как отец будто бы вздохнул с облегчением – Переживаешь?
– Как не переживать за свой женский коллектив? – веер глубоких морщин в уголках глаз мгновенно сомкнулся, потемневшие губы растянулись в тёплой улыбке.
– Папа… Прости меня, я не хотела расстраивать и доводить всё до такого… – еле слышно проговорила Серафима, роняя взор на пушистый ковёр.
– Как я могу обижаться, милая? Ты вернулась, посвящаешь сейчас всё своё время мне, я должен тебя благодарить… Оставь это всё, это пустое. – руки отца обхватили ладонь дочери и примиряющее сжали.
– Я хочу, чтобы ты знал, что я раскаиваюсь в своих словах, и обещаю, что не буду отныне тратить наше время попусту. – ресницы вспорхнули, оголив ясный и любящий взгляд.
– Будем считать, что на этом договорились, хорошо? – женщина кивнула, и ответные улыбки закрепили семейный договор окончательно. Сердце Серафимы немного успокоилась на этом, но чувство недосказанности и вины всё ещё тлели на потушенном костре недавнего волнения и угрызений совести. Женщина ясно понимала, что покой – ещё не якорь, а примирение – ещё не полный штиль, и корабль, выплывший уже давно из причала, не сможет достичь обетованной земли, если совместно не укрепить его палубу и не задобрить море достойными жертвами. Разговор будет продолжен в любом случае, она готовила себя к нему вот уже пятнадцать лет, оставалось подготовить к нему отца, утихомирить свои чувства и унаследованный пылкий нрав в груди. Дабы отвлечься от тяжёлых мыслей и найти приют ожиданиям, Серафима с упоением рассказывала Григорию Петровичу о своём сне, который осчастливила своим приходом мама, показывала панно, уже тронутое её рукой, и надрывно, почти плача, вновь и вновь просила прощения, вновь и вновь получая укоризненные взгляды отца, который простил её сердцем, ещё не приходя в сознание. Долгожданной ноты смирения в разговоре они достигли лишь тогда, когда Серафима позволила отцу вспомнить о её прошлом, в котором она была ещё подростком, но послушным, воспитанным и подающим надежды.
– Никогда не