Мое сердце попеременно разрывали грусть и восторг, пронзительное счастье и тотальная несчастливость. И мне казалось, что это начальная турбулентность, которая в конечном итоге стабилизируется на радости и счастье. Надо потерпеть и постараться пережить этот временный шок. Вот и все. А вдруг стабилизируется в несчастливость? – возникала упрямая мысль. Я не могла не чувствовать, что как не остро временами было чувство счастья, а темная палитра чувств брала вверх. Так отчего бы мне быть такой оптимисткой? Госпожа Бовари? Эта мысль совершенно уничтожила меня. И я дала себе слово бороться с миражами чувств, тормошить засыпающий под их наркотическим воздействием интеллект, пока разумом точно не смогу дать оценку тому, что со мной происходит. Хорошо это или плохо. Отдаться этому наваждению и ждать блаженства или бежать как от удава, который гипнотизирует кролика, прежде чем его проглотить. Этот образ окончательно убедил меня в том, что расслабляться рано. Просто надо добавить свои новые чувства к объектам анализа, вот и все.
Вся наша полемика с друзьями о романтизме и реализме вдруг ожила и встала передо мной с такой остротой и отчетливостью, которую порождает только чувство опасности. Тогда это были только досужие споры, абстрактная пища для интеллекта. Теперь это была информация, которая решала вопрос жизни и смерти. Кто бы мог подумать, что именно я окажусь такой романтичной. Я нисколько не сомневалась, что то что я чувствовала и было «романтикой» Шекспира, Данте или Петрарки. На какой то момент во мне заговорила кровь исследователя: тем лучше, я могу изучить этот феномен на себе. Но уже в следующее мгновение я сомневалась, что мне хватит на это сил и эрудиции, что я просто не сломаюсь и не стану сюсюкать и молить о любви как все эти дамочки, над которыми мы смеялись. Меня прошиб холодный пот от этих видений.
Я вспомнила, как миссис Уэйн рассказывала мне про Пруста и нашла его книгу. Да, так и есть, он пишет о том же самом переживании, только в его понимании это наваждение придает смысл и жизни и делает ее «драгоценной». Я стала читать: в чем же эта драгоценность? Оказалось все счастье в «горе ревности», в том, что его герой Сван позволяет рядовой проститутке издеваться над ним, потом женится на ней, понимает, что она ничтожество, и что даже не нравилась ему. Спасибо, миссис Уэйн, я буду очень осторожна. Мне совсем не хочется сделать подобные открытия о «драгоценной» любви.
Физическая близость была новым опытом в моей жизни. Андре любил вспоминать в этой связи легенду Корнелла о девственницах.
– Надеюсь, ты не часто ходила в полночь по Площади искусств?
Сначала мне казались забавными эти шутки, но потом вдруг мне стал отвратителен его снисходительный юмор. Я чувствовала, что это тоже как то связано с его тщеславием и что он старается польстить и моему тщеславию.
Меня смущал опыт эмоциональный: я чувствовала себя рыцарем печального образа,