– Вот! Подарил пан профессор Стефан Жеромский, в октябре тридцать девятого, когда я вывез его из Варшавы. Теперь он в Швеции, а его палка – здесь…
– Я возьму на время, попользоваться? Для немцев я ранен… – и Савушкин указал на повязку на голове.
Поляк пожал плечами.
– Бери, мне она пока не надо…
Знатная вещь… Ладно, надо озаботиться планом действий при негативном развитии событий. Ну, например, на тот случай, если его в комендатуре раскроют и застрелят – или, того хуже, насмерть споят шнапсом… Савушкин окликнул своего заместителя:
– Котёночкин!
Лейтенант тут же выскочил из дальней комнаты и застыл в недоумении – не зная, как отвечать. Савушкин усмехнулся.
– Можно не яволить. – Помолчав и дав лейтенанту время на осознание того факта, что они раскрыты – продолжил: – Я еду в комендатуру. Если к трем часам по варшавскому времени не вернусь – грузитесь и уходите в лес. Но недалеко. Наблюдайте за домом. Ну а если меня не будет и к шести – всё, аллес, командир группы с этого мгновения ты, и вы продолжаете выполнять задание уже без меня. Всё ясно?
Котёночкин обреченно кивнул.
– Так точно, товарищ капитан!
Савушкин улыбнулся.
– Не дрейфь, лейтенант! Вряд ли комендант меня разоблачит. Документы в порядке, я фронтовик, он тыловая крыса, у нас разная война. Фронтовик меня бы махом раскрыл, а с этим есть большой шанс легализоваться… Всё. Иди.
Савушкин встал, и, опираясь на трость, вышел во двор. У «опель-капитана», остановившегося у ворот дома, неспешно курил пожилой грузный дядька лет пятидесяти, в довольно нелепо сидящей на нём военной форме.
– Feldkommandantenbüro in Ozaruw? – строго спросил у него Савушкин.
– Jawohl, Herr Hauptmann! – толстый увалень попытался вытянутся во фрунт, но у него это очень плохо получилось.
– Hauptmann Weidling, die vierte Felddivisionen der Luftwaffe. Lass uns gehen! – и решительно открыл заднюю дверь. Водитель сделал было попытку выслужится – но, увидев, что чужой офицер мало внимания придаёт чинопочитанию, махнул рукой и сел за руль.
«Опель», выплеснув клуб сизоватого дыма в ворота пана Зарембы, развернулся и неспешно поехал по деревенской улице, пугая зазевавшихся кур и бешено раздражая собак. Машин они, что ли, не видели? – про себя изумился такой собачьей ярости Савушкин.
Что ж, первый экзамен на польской земле вот-вот начнется. И принимать его будет довольно пожилой, судя по голосу, обер-лейтенант фон Тильзе, Густав-Вильгельм. Пруссак – судя по фамилии, берлинец – судя по реакции на berlinerisch Савушкина, дворянин – судя по «фон». Что ж он, дожил до таких лет, а всё в старших лейтенантах ходит? Ему, Савушкину, всего двадцать семь, а он уже капитан… Ладно, это мы пропустим. Сам расскажет, если захочет. Теперь – о языке. Самая деликатная тема…
В своём берлинском диалекте он не сомневался. Всё ж три года интенсивной зубрёжки, под водительством коренного берлинца «товарища Ульриха». Как фамилия этого деятеля Коминтерна – они так и не узнали, ну да это и не важно.