Оба засмеялись.
– Ну ладно, – сказал Котенко. – Счастливой рыбалки. Поймай еще пару-тройку жирных карасей.
Давыдов вышел на улицу, на мороз и пошел к УАЗику, который тихо урчал под деревьями.
Водитель Николай Степанович Марков поморщился, увидев Давыдова. Он пошел сюда, чтобы доработать до пенсии, и, хотя и слышал, что в трезвяки «ссылают» со всей милиции всякое отребье, но такого не ожидал. Однако времена были голодные, выбирать не приходилось. Поэтому Марков и от своей доли «добычи» не отказывался. Поначалу эти деньги жгли ему руки, а теперь нет. Но жене об этих «премиальных» не говорил – было стыдно. Складывал все в кучку и отдавал в день зарплаты, будто получку повысили.
Происшествие с летчиком расстроило Маркова. «В каком дерьме приходится участвовать, в каком дерьме», – думал он. Его отказ пить и есть «конфискованное» был такой акцией протеста, только ему одному понятной и для него одного имеющей смысл, хоть и совсем небольшой – ведь деньги-то взял, не удержался.
Маркову было 58 лет, он рос в войну, и еще с тех пор хотел когда-нибудь пожить хорошо. В семидесятые было и правда неплохо – милицию тогда уважали. Марков купил дом, накопил на «Москвич», ездил на юг в милицейский санаторий. Но потом его жизнь пошла под откос вместе с жизнью всей страны. Первую зиму кризиса Марков с женой прожил на баклажанах. Потом развел в сарае кроликов. Хоть и жил в частном доме, но в городе, так что хозяйства никогда не держал, а тут пришлось. (Да что он – и в многоэтажных домах по подвалам кудахтали куры и кричали петухи, а некоторые на балконах держали свиней). Кроликов приходилось убивать Маркову. Он приспособил для этого бутылку от шампанского. Если кролика не удавалось убить с первого удара, он верещал. Маркова поражало, что остальные кролики в это время смотрели из клеток, сосредоточенно жуя. «Хотя чего я от них хочу? – думал иногда Марков. – Криков и демонстраций?»..
Марков и сам себе казался иногда кроликом. Жизнь прошла с проглоченным языком. Отца его, председателя колхоза, забрали, когда Маркову было три года. С тех пор он его не видел. По возрасту подходило так, что отец мог быть убит на войне, и если в каком-то отделе кадров так и думали, Марков не уточнял. Потом тем более вышло послабление, членство семьи врага народа не помешало ему попасть в милицию. Но он привык оглядываться, привык помалкивать. Когда надо было за кого-то вступиться, он замешкивался ровно на то время, которое требовалось ему, чтобы подумать, не станет ли от этого заступничества хуже ему, Маркову? В результате выходило так, что вступались другие. Только однажды, уже в милиции, попытался он не молчать. Дело было так: начальник, при котором Марков был водителем, отметив в РОВД чей-то день рождения, решил порулить сам. Марков отказывался пускать начальника за руль, но тот уперся: «Я буду рулить!». Марков сдался – а и поздний вечер был, думал, доедут. Они сбили насмерть велосипедиста,