Бедная любовь Мусоргского. Иван Лукаш. Читать онлайн. Newlib. NEWLIB.NET

Автор: Иван Лукаш
Издательство: Паблик на Литресе
Серия:
Жанр произведения: Русская классика
Год издания: 1936
isbn:
Скачать книгу
нем, – предание, легенда, – но легенда, освещающая, может быть, тайну его странной и страшной жизни.

      Иван Лукаш

      Госпиталь

      Молодой офицер в расстегнутом темном мундире, с полотенцем, перекинутым на руку, тихо шел коридором военного госпиталя.

      Ночное молчание, полное тупого напряжения, горячечных бормотаний за белыми дверьми, затаившаяся госпитальная тишина, в любую минуту готовая прорваться воплем страдания, делала походку молодого офицера особенно осторожной и чуткой.

      Он двигался неслышно по плитам коридора, точно желал стать бесплотным в этой темноте, накаленной страданием.

      Никаких случайностей – «происшествий» на казенном языке – ночное дежурство не обещало, и офицер, умывшись, собирался устроиться на ночлег в дежурной комнате на жестком и плоском, как черный скелет, диване.

      Он вошел в дежурную без шума, прикрыл за собою высокие двери. В комнате горел газовый рожок. Фуражка и сабля висели на спинке промятого кресла красного дерева, там же была брошена гвардейская светлая шинель.

      Другой газовый рожок горел у смутного, поцарапанного зеркала. Перед зеркалом офицер стал оправлять белокурые волосы, влажные от мытья, молодым, сильным движением он откидывал вьющиеся пряди со лба.

      При туманном свете рожка ему странно понравилось в зеркале его лицо, хотя обычно, почитая себя уродом, рожей, он заглядывал в зеркало только по крайней необходимости.

      Теперь лицо показалось ему как бы чужим, нежным и удивительно привлекательным.

      Это было приятное и свежее русское лицо, без резких черт, слегка туманное, такое лицо, где нет запоминающихся подробностей, но все необыкновенно привлекательно мягкой простотой. Хорош был широкий, светлый лоб, а лучше всего было сочетание серых глаз с белокурой головой.

      Он легонько насвистывал, разглядывая себя с любопытством, и его серые глаза внимательно и строго так следили из зеркальной мути, как бы намечался перед ним в глубине иной человек, не он, а другое непонятное и странное существо в темном офицерском мундире, с круглыми эполетами в мерцающей позолоте, с лицом таинственным и прекрасным.

      Вдруг кто-то покашлял за спиной.

      Офицер неприятно поежился и обернулся с неприязнью, точно был застигнут за таким сокровенным, чего не должен подсматривать никто.

      На подоконнике полукруглого казенного окна сидел тот, кого офицер не заметил, когда вошел в дежурную. Это был молодой человек в сюртуке военного медика. Закинувши ногу на ногу, он покачивал ногой, обтянутой узкой штаниной на штрипке.

      – Извините, что я покашлял. Я нарочно, чтобы обратить внимание, – сказал незнакомец, потирая маленькие белые руки. – Но не правда ли, вы насвистывали Шуберта?

      – Шуберта, – подтвердил офицер с небрежной досадой.

      – Опус 77, не правда ли, номер пятый?

      – Пятый.

      – Я очень люблю эту фразу у Шуберта. Только вы там, в переходике, извините, подвираете.

      – Я не подвираю, а нарочно. Ищу другого перехода.

      – Как так?

      – А так. Ведь Шуберт что сделал в пятом номере? Он услышал на улице, где-нибудь в подворотне, венскую гармонику, и какой-то неуловимый ее переход, неожиданная волна дыхания, дали ему, можно сказать, тему для целой симфонии в две строки.

      – Очень хорошо-с, симфония в две строки…

      При этом медик спрыгнул с подоконника, четко постучал каблучками.

      Это был сухонький молодой человек с бледным лицом и остреньким носом, черноволосый, с белыми ручками, которые он быстро, как-то по-кошачьи, потирал. На нем был опрятный сюртук, его мягкие сапожки были начищены, блестела серебряная цепочка часов с ключиком на его черном глухом жилете, с крошечными пуговками. «Немчик, поди», – подумал офицер.

      – Разрешите представиться, – вежливо сказал медик. – Дежурный лекарь Бородин, Александр Порфирьевич Бородин.

      – А я думал, вы из немцев, – усмехнулся офицер, подавая ему руку. – Я тоже дежурный по госпиталю, гвардии Преображенского Мусоргский Модест, по батюшке Петрович.

      – Модест, редкое имя… По-французски – скромный. Маленькая рука медика заледенила на мгновение большую теплую руку Мусоргского.

      Неожиданный ночной компанион не понравился ему. Мусоргский думал, что умеет чувствовать, определять людей с первого взгляда. Военный лекарь, с его опрятным холодком, показался сухарем и педантом.

      – Понимаете, – сказал Мусоргский небрежно, – я не подвираю, а ищу в музыкальной строке Шуберта нашего русского перехода.

      – Но стоит ли немецкую тему ломать на русский лад?

      – Стоит. Тоска в ней по какой-то святыне, печаль необыкновенная, вздох этот для всех людей одинаков, что русские, что немцы…

      – Очень хорошо. Я согласен, вы любите музыку.

      – Люблю. И мне обидно, когда о ней толкуют люди… Он хотел сказать с сердцем «люди, ни черта в ней не смыслящие», но спохватился:

      – … без достаточных