«Вроде и не пьяница, но кто ж его знает, задавит мужика этот змей или нет?» – подумала Акулина, молча наливая самогону в ту же рюмку. Достала ещё одно яйцо, и всё повторилось. Когда сосед ушёл, женщины вернулись в кухню. Вечер продолжался своим чередом.
– Не было мужика, и это не мужик, – определила его качество Татьяна.
– Так где ж на всех хороших наберёшься?! – то ли спросила, то ли ответила Устинья.
– А мой, какой-никакой, лишь бы вернулся! Хучь последние годочки вместе прожить. – Акулина достала трёхлитровую банку самодельного кваса, налила Устинье.
– А тебе чаю навести? – обратилась к Татьяне. Та никогда не пила квас.
– Нет, вечерять домой пойду.
Акулина всё-таки налила полстакана. Татьяна отпила глоток и поставила стакан на место.
– Сколько лет прошло, а ты знай своё… Был бы жив, приехал бы или написал. Война-то почти тридцать лет назад кончилась.
– И сколько ты жила с ним – всего ничего?! Тепереча уж о смерти пора думать, а ты всё туда же: возвернётся, возвернётся! – передразнила Устинья сестру.
Акулина только плечами пожала:
– У каждого своя жисть. Твоя тоже несладкая оказалась.
И продолжила уже для Татьяны:
– Перед самой войной Тихон всю свою семью: Устинью и весь их выводок из наших подмосковных мест привёз сюда, в Красноярск. А до этого, покель жили в деревне, ездил он в Москву на заработки. Грамотный был, умом бог не обидел. Приедет оттуда, смастерит Устинье брюхо и опять в Москву. А она с малыми детьми и швец, и жнец, и на дуде игрец. И огород на ней, и дом, и хозяйство, и дети мал мала меньше. Село наше Покровское Ухоловского района Рязанской области хучь от Москвы и недалеко, а бедность тогда образовалась страшная.
– Да ить покель землю наделами делили, сколько человек в семье, столько и паёв, жили неплохо. Кто не ленился, жаловаться было грех, – вспомнив молодость, Устинья вся подобралась и даже лицо посветлело. – А за Тихона я очень выйти хотела. Из сверстников самый приглядный жених. Грамотный, потому как попёнок. Волоса чёрные, вьются. Чего уж там, женщины его вниманием не обходили. А только муж он был мой, и детей его я рожала. Не он – может, нас и никого уж в живых не было.
Она говорила, а сама будто всматривалась куда-то далеко-далеко, в своё прошлое:
– Вернулся однажды, да и говорит, что был в таком месте, где хлеба мы все наедимся досыта, работа легче, а в колхозе ждать особо нечего. Что у него на уме было, не знаю, только спешил он очень. Говорил, что в деревне нас оставить не может, потому как погибнем мы без него. Я тогда не особо в его слова вслушивалась, страх брал. Шутка ли, удумал ехать в Сибирь с малыми