– Надолго вернулась?
В голосе Татьяны прозвучало что-то такое, отчего Устинья явно заволновалась и принялась защищаться:
– А куды ж мне его девать? Сын он мне. Понятно, с ним тяжко, а бросить душа не позволяет. Надысь чёртиков ловил и себе по карманам распихивал, – она расправила на коленях складки платья и продолжила: – Так и то сказать: коль не Томкин фортель, може Илюшка бы непил. На какой верхотуре работал! Он же монтажник-высотник! А так, можно сказать, сгубила баба мужика.
Правильные черты лица, голубые глаза, платок, закрывающий ещё не поседевшие русые волосы, а лицо всё испещрёно морщинами, будто каждый прожитый день оставлял чёрточку, а прошедший год – глубокую борозду на душе и на лице. И только статная фигура, которую ни тяжёлый труд, ни время не смогли окончательно уничтожить, напоминала о былой юности и красоте.
Устинья уже много лет жила вместе со своей сестрой Акулиной, вначале в дощатом бараке, потом барак снесли, и сестрам на двоих дали однокомнатную квартиру. Всем полученным жизненным благам обе были несказанно рады. Особенное удовольствие доставлял балкон. «Валхон», как его называла Акулина, использовался для хранения солений и варенья, а также всяких старых вещей, выбросить которые было жаль.
Акулина – маленькая, худенькая, черноволосая женщина в синем шерстяном, хорошо отглаженном платье. Капроновый белый платок аккуратно завязан кончиками назад. Единственную свою дочь она похоронила ещё перед войной, и семья сестры давно стала её семьей.
Квартира соседки Татьяны располагалась под квартирой сестёр. А переселили её туда из того же барака. У Татьяны два сына. Оба Леониды. В документах значится, что рождены Лёньки в один и тот же день и месяц, только с разницей в восемь лет. История старая и тёмная, да и изменить уже ничего нельзя.
Это был один из многих вечеров, которые вдовы коротали вместе. Прошлое вспоминали редко. Чаще обсуждали события минувшего дня. У Устиньи от всего её потомства остались две дочери – Надежда Тихоновна и Елена Тихоновна, да сын Илюшка. О нём и зашёл разговор. Допившийся до белой горячки, жил один в двухкомнатной квартире, и, чтоб мужик совсем не погиб, мать находилась при нём. Чего ей это стоило – знает одно материнское сердце.
– Уж говорено, переговорено, поберегла бы себя. А то Илюшенька – свет в окне! Он что – дитё малое, беспомощное? И не Томка ему водку в глотку льёт. Про девок и не вспоминаешь! – Акулина присела на край большого деревянного сундука, обитого кованым железом. Когда сундук отмыкали ключом с вензелями, он