Комната всё та же: два кресла, между ними торшер, в углу – швейная машинка. У стены, где мог бы висеть телевизор, обосновался аквариум на подставке-тумбе. Сейчас он был затемнён: я сэкономил на лампе. Пузырьки воздуха белесоватой пеной вздымались к поверхности, и чуть колыхалась вода там, где проглядывались очертания дискуса. Он ловил вертикальными полосами неяркий свет торшера, и был зависим от этого света – исчезнут блики, и рыба сделается окончательно невидимой в пузырящейся воде и змеящихся водорослях. Подоконник с журналами о вязании и клубками сегодня отгородился от нас серебристыми занавесками. Об увлечении Веры теперь могли рассказать только клубок ниток и спицы на торшерном столике. Голубая нить, как пуповина, тянулась от клубка к незавершённому фрагменту, словно к эмбриону. Спокойно лежащие спицы будто говорили: «Беременность проходит нормально, беспокоиться не о чем, будут, обязательно будут и новые петли, и новые ряды, придёт время и забьётся синтепоновое сердечко. Медвежонок появится точно в срок».
И всё же при видимом окружающем спокойствии что-то меня раздражало. В атмосфере этой квартиры, в обстановке, в самой Вере, в интонациях её голоса, в каждом произнесённом слове.
– Старшему брату позволялось многое. Прогуливать школу, курить, приводить домой девчонок. Отец научил сына ремонтировать автомобили и с ранних лет пристрастил к алкоголю. Отца я трезвым не помню, брат всегда был чуть навеселе, даже перед уроками не считал зазорным выпить бутылку пива. Из школы его выгнали, отца уволили с работы. Они оба перебивались случайными заработками. Здесь недалеко есть деревенька, там они клали печи, рубили дрова, конопатили щели, даже топить баню приглашали Алёшку – он умел как-то особенно её прогреть, чтобы жаром к полу прибивало. Отец немало знаний передал Лёшке. Деньги, увы, тратились в большинстве случаев на водку. Брата материально поддерживали его многочисленные девицы – что ни говори, он был видным парнем, пока вконец не опустился. Меня будто не существовало, еды мне доставалось немного, в основном что-то из малоаппетитной закуски: картофелина, луковица, кусок наломтанного второпях хлеба, зачастую влажного, случайно облитого водкой или полежавшего в лужице на столе, шпроты или другая консервированная рыба. Меня подкармливали соседи, но я старалась не брать – гордость не позволяла. Насколько вольной была жизнь Лёши, настолько же суровой стала моя: я рано научилась готовить, если было из чего, стирать, убирать. Старалась содержать дом в порядке, не всегда это удавалось: гости у нас бывали не самые чистоплотные. Иногда в отце просыпался педагог, он в пьяном гневе требовал мой дневник, ругал за четвёрки, бил за тройки, а за двойки полагалось самое суровое наказание – меня отводили в исчезающую квартиру. Отец не ленился тащить меня через двор – иногда прямо за косы или за ухо. В общем-то, мы были довольно зажиточные,– Вера усмехнулась,– квартира отца, квартира на исчезающем этаже – от матери, косой домик на десяти сотках в той самой деревеньке…
– Сиди здесь,– орал отец,–