Прошло ещё несколько дней. Теперь я раздавал листовки с корявой канцелярской фразой: «Приработок в торгово-развлекательной структуре». Выведенная курсивом на белом листе бумаги и сопровождённая номером телефона она выглядела весомо, но произнесённая вслух в моём исполнении обретала неизменный оттенок ребячливости и даже дурашливости. Мужу хозяйки зоомагазина требовались работники сразу в несколько отделов, по рассказам самой хозяйки муж корпел над солидной фразой несколько часов, поэтому произносить её полагалось учтиво и величественно, отдавая дань невыносимым мукам, в коих она была рождена.
– Ты, конечно, можешь говорить только часть текста,– шепнула она мне,– но, если муж окажется рядом и услышит, он может тебя оштрафовать. А он всегда где-то рядом.
Вот эта фраза и впрямь звучала весомо.
Так и ходил я по нижнему этажу торгового центра, огибая лотки с воздушными шарами, цветами и парфюмерией, от скуки то разглядывая предлагаемые товары, то поднимая глаза к потолку с сохранившейся кое-где лепниной. Предлагаемый текст я выдавал то монотонным побуркиванием, то, воодушевляясь, начинал форсировать звук «р», словно выговаривая не изобретённую работодателем абракадабру, а скороговорку про Клару и Карла.
– Приработок в торгово-развлекательной структуре!
Приработок. Слово-то какое! Неудобное слово. Вот уж воистину – в муках рождённое.
Штраф мне один раз-таки влепили, когда автор этого шедевра услышал из моих уст усечённый вариант. И всё же время от времени я бормотал короткое:
– Работа… Работа в торговом центре.
А то и вовсе молча всовывал снующим взад-вперед покупателям затрапезные визитки.
После окончания смены я, как правило, заглядывал в зоомагазин – на пару минут, перед самым закрытием. Вид освещённого ночником вольера и дремлющий на подстилке Боня производили на меня умиротворяющее воздействие.
В центре магазина высился большой аквариум. Не знаю, почему я не упомянул его раньше. Возможно, по той причине, что обитающая в нём рыбка интересовала меня куда меньше вольно бегающего козлика. Пузырьки воздуха бурлили в узкой полоске света, издавая чуть слышное журчание. Рыба вальяжно перемещала плоское тело в водной толще, бликуя, словно маленькое круглое зеркальце какой-нибудь кокетки.
Таня не хотела приходить сюда. Ссылалась на аллергию и нелюбовь к животным. Вот ведь странность: с людьми в больнице она готова была возиться день и ночь, а бегающим в колесе белкам или забавному попугаю, кричавшему что-то вроде: «Котяру видели?» – уделять внимание отказывалась.
На следующий день после нашего с Мишей «полоскания за заблокированной дверцей», я всё рассказал подруге.
Мы как раз нашли время разместить фотографии по рамкам. Завтра мы на такси увезём их в больницу и развесим по стенам. А послезавтра уже и конференция.
Я сбивчиво, азартно и пылко, то удивляясь в очередной раз Мишиному образу жизни, то возмущаясь бездействием властей, поведал Тане о недавнем знакомстве