Отец Бориса, Роберт, в течение нескольких дней молчал, находился в безразличном состоянии. Он не плакал, не разговаривал, уставившись в одну точку. Роберт отрешённо и безразлично отвечал на все вопросы, обращенные к нему, тремя словами: «не знаю, да, нет». И только перед тем, как опустить гроб с сыном в могилу, он встал на колени, сжал голову обеими руками и диким голосом завыл, заглушая рыдания и плач других.
Бабу Эмму привезли попрощаться с Борисом на кладбище. Она не переставала плакать, и всё причитала сквозь слёзы: «Господи! Да разве это возможно? За что ты наказал нас, Господи? Прости, если мы виноваты перед тобой, отведи от нас ещё одну беду, сохрани жизнь Катерине, возьми, Господи, мою… – говорила она тихим старческим голосом, – Господи, почему ты забрал эту молодую цветущую жизнь? Не было в нашем роду такого, чтобы кто-то, по собственной воле, покинул эту землю. Разве есть в мире, что-то страшнее, чем то, что пережили и выстрадали в войну и сразу после войны русские, немцы? И все мы в то время старались выжить. Что же происходит с людьми сейчас, почему они не ценят жизнь? Почему они с такой лёгкостью расстаются с ней и со своей душой?»
Наташа, подруга Бориса, ёще оставалась в России. Перед похоронами Рая позвонила ей, сообщила о его смерти. Заплакав, Наташа сказала, что уже год как он не отвечал ей на письма и не разу не позвонил. После разговора с ней Рая зашла в комнату Бориса. В ней никто не жил с тех пор, как Борис уехал из дома в Регенсбург.
Она села за его письменный стол, на нём лежало обычное стекло, а под ним фотографии – его и Наташи. Уезжая, Борис не забрал из своей комнаты ничего, даже их. Рая приподняла стекло, хотела вытащить крайнюю, но вместе со стеклом поднялись все фотографии.
Оказалось,