Тысяча душ. Алексей Писемский

который в продолжение всей зимы расчищался от снега и засыпался песком в тех видах, что за неимением в городе приличного места для зимних прогулок генеральша с дочерью гуляла на нем между двумя и четырьмя часами. На окнах висели огромные полосатые маркизы[19]. Внутреннее убранство соответствовало наружному. Из больших сеней шла широкая, выкрашенная под дуб лестница, устланная ковром и уставленная по бокам цветами. При входе Калиновича лакей, глуповатый из лица, но в ливрее с галунами, вытянулся в дежурную позу и на вопрос: «Принимают?» – бойко отрезал: «Пожалуйте-с», – и побежал вверх с докладом. Калинович между тем приостановился перед зеркалом, поправил волосы, воротнички, застегнул на лишнюю пуговицу фрак и пошел.

      Генеральша сидела, по обыкновению, на наугольном диване, в полулежачем положении.

      Мамзель Полина сидела невдалеке и рисовала карандашом детскую головку. Калинович представился на французском языке. Генеральша довольно пристально осмотрела его своими мутными глазами и, по-видимому, осталась довольна его наружностью, потому что с любезною улыбкою спросила:

      – Вы помещик здешний?

      – Нет-с, – отвечал Калинович, взглянув вскользь на Полину, которая поразила его своим болезненным лицом и странностью своей фигуры.

      – Верно, по каким-нибудь делам сюда приехали? – продолжала генеральша. Она сочла Калиновича за приехавшего из Петербурга чиновника, которого ждали в то время в город.

      – Нет, я здесь буду служить, – отвечал тот.

      – Служить? – сказала генеральша тоном удивления. – Какую же вы здесь службу имеете? – прибавила она.

      – Я определен смотрителем уездного училища.

      Мать и дочь переглянулись.

      – Что ж это за служба? – сказала первая.

      – Это, верно, на место этого старичка… – заметила Полина.

      – Да-с, – отвечал Калинович.

      Мать и дочь опять переглянулись. Генеральша потупилась.

      Полина совсем почти прищурила глаза и начала рисовать. Калинович догадался, что объявлением своей службы он уронил себя в мнении своих новых знакомых, и, поняв, с кем имеет дело, решился поправить это.

      – Мне еще в первый раз приходится жить в уездном городе, и я совсем не знаю провинциальной жизни, – сказал он.

      – Скучно здесь, – проговорила генеральша как бы нехотя.

      – Общество здесь, кажется, немногочисленно?

      – Кажется.

      – Оно состоит только из одних чиновников?

      – Право, не знаю.

      – Но ваше превосходительство изволите постоянно жить здесь? – заметил Калинович.

      – Я живу здесь по моим делам и по моей болезни, чтоб иметь доктора под руками. Здесь, в уезде, мое имение, много родных, хороших знакомых, с которыми я и видаюсь, – проговорила генеральша и вдруг остановилась, как бы в испуге, что не много ли лишних слов произнесла и не утратила ли тем своего достоинства.

      – Я с большим сожалением оставил Москву, – заговорил опять Калинович. – Нынешний год, как нарочно, в ней было