Месяц, который она люто ненавидела в ее родном языке имел именно такое название. Лютый. Февраль.
Теперь еще и апрель к нему в компанию прибавился.
За окном моросил противный мелкий дождь, на участке слякотно и сыро.
И она стояла и смотрела на это.
Тучи серые закрыли собой солнце: ни лучика света не видно. Только серая промозглая темнота.
Прямо как у нее на душе.
Сколько лет она не плакала,– было ощущение, что слезы давно закончились. И даже когда хотелось, казалось, легче от слез станет,– не могла.
А вот сейчас прорвало плотину.
Тихо и без крика, истерики. На них просто не было сил.
Она не могла отойти от окна, чтобы сесть на стул или лечь на пол. Не могла пошевелить рукой и вытереть свои щеки от слез. Не могла пойти и сделать хоть что-то, чтобы прекратилось это поганое ощущение в груди.
Жжение затухающих углей. Вроде не так больно, но только от того, что гореть там уже просто нечему.
Все покрылось золой и пеплом.
Будто умирала медленно, минута за минутой.
Не видела стрелки часов, сумерки за окном, как включился фонарь, реагирующий на движение и отодвинулись ворота.
Она, будто в вакууме находилась,– вокруг не было даже воздуха. Только пустота. Абсолютная.
Раньше она ее боялась – пустоты. Сейчас рада. Пустота станет для нее анестезией, потому что оторвать от себя половину и обойтись без боли – это нереально. Но, в хирургии встречаются ситуации, когда просто необходимо отрезать больше, чтобы не началась гангрена, чтобы не умереть и суметь жить дальше.
Не стала поворачиваться на звук открываемой двери и хозяйские уверенные шаги: Сава всегда был уверен в своих поступках и решениях. Никогда не давал себе слабины или возможности усомниться в правильности своего поступка.
Он ошибся. И за эту ошибку платить придется ей.
– Ты чего в темноте сидишь? – чуть хриплый и настороженный голос проник в каждую клеточку, заставил съежиться и замереть в ожидании.
Саве стоило только зайти в дом и он сразу понял, что с ней что-то не так. Этой мысли Вика улыбнулась. Еще день назад это приводило ее в бешенный восторг: Сава угадывал ее настроение, он его собственной кожей, казалось, ощущал, знал на вкус ее грусть, ее печаль и радость. Теперь же ничего, кроме пустоты, оберегающей ее же собственный рассудок, не было.
Она вздрогнула, когда чуть холодные ладони прижали ее к крепкому телу, а шеи коснулся жаркий поцелуй.
– Кажется не видел тебя целую вечность, так соскучился! – отросшая за день щетина приятно царапала кожу, и Вика начала дрожать уже отнюдь не от боли. От отвращения на саму себя. Тело реагировало на него. Ей было больно, душа кровавыми язвами покрылась, не успевшими затянуться как следует, а желание в теле возникло сразу… от одного касания, от его губ, от его запаха резкого, но такого родного, от жёсткой щетины, царапнувшей оголившиеся нервы.
– Тебе конверт принесли, – сухо проговорила и оттолкнула его руки от себя. И поворачиваться к нему, лицом, не стала.
Этих слез он не увидит. Не заслужил!
Сложила руки за спиной и сцепила их в замок, кажется до хруста в суставах.
– Конверт?
– На столе лежит, – от плотной бумаги у нее на пальцах остались невидимые, но чересчур ощутимые ожоги, до сих пор подушечки горели огнем, трескались и кровоточили.
– Что происходит? – он резко развернул ее к себе, не обратив и малейшего внимания на тот конверт, – Ты плачешь?
Как бы она хотела сейчас потерять память. Вычеркнуть из своей жизни пять лет лжи. Забыть и не чувствовать никогда этой поганой любви к нему. К его карим глазам, насупленным бровям и этим упрямым губам. Как бы хотела не помнить тепло и ласку его рук, силу его страсти, -доводящую ее до слез,– нежность. Ничего не хотела. Только забыть его навсегда.
– Нет, не плачу, – тихо прошептала, – Я оплакиваю.
Лицо его закаменело.
– Бабушка? – он видимо решил, что кто-то умер.
– Она, слава Богу, в порядке.
– Ты можешь нормально объяснить, что с тобой творится, а не говорить загадками? – этим спокойным тоном он ее пугал больше чем, когда орал. Мороз пополз по коже.
– Не могу, потому что ничего нормального в этой ситуации нет, – резко отрезала.
– В какой ситуации, Вика!? – рявкнул и взял в руки конверт, – Ты читала, что в нем? Кто принес?
Он наконец добрался до сути проблемы, и она не сумела скрыть гримасу боли на лице, отчего Сава дернулся было подойти к ней еще ближе, но она отступила на шаг назад, увеличивая между ними пространство.
– Тебе знакома Шахова Ирина, Сава?
Он не занервничал, не стал оправдываться или извиняться. Только глаза выдавали его с головой, точнее он позволял ей увидеть, что внутри него начала