Наконец, Соковцев, на правах заместителя директора Института, прекратил это избиение.
– Совершенно ясно, – заявил он, – что диссертация методически слабая, содержит много недоделок и неточностей и нуждается в существенной доработке. Хочу надеяться, – Соковцев возвысил голос, потому что Евгення Марковна рванулась ему навстречу и прерывающимся голосом крикнула «неправда», – хочу надеяться, – повторил он снова, – что руководитель работы и диссертант сделают необходимые выводы.
– Это форменное хулиганство, – крикнула Евгения Марковна. – Я за каждое слово диссертации могу поручиться!
В наступившей тишине она услышала смех Агнивцева – или это только галлюцинация была? Но потом, вспоминая, она всё время представляла ироническую улыбку на его мальчишеском лице. А тогда такая жгучая волна ярости захлестнула Евгению Марковну, что она перестала видеть окружающее. Впрочем, длилось это только миг, потому что до неё тут же дошли слова Соковцева:
– Евгения Марковна, решение принято. Пусть люди идут работать.
Но работать в тот день не пришлось. Возбужденные сотрудники собрались в кабинете у Евгении Марковны.
– Ну, что вы на это скажете? – Евгения Марковна обвела взглядом подчинённых. Все они, Андрей Тарасевич, Володя Веселов, Володя Сладков, Лариса, Нина, Витя Потапов, Игорь Белогородский, Юрий Борисович сидели перед ней, чуть ли не касаясь друг друга, потому что в кабинете было тесно, и с напряжённым ожиданием смотрели на неё.
– Это форменный бандитизм. Вам надо пойти к Чудновскому, – неуверенно и робко, как всегда, сказал Юрий Борисович.
– Почему же вы там молчали? – едва не взорвалась Евгения Марковна. – Ведь вы же старший научный сотрудник. Вы обязаны были выступить…
Но она не взорвалась. Нельзя было сейчас взрываться…
– Предатели… Все они предатели… – но это она сейчас, в своей тёмной, вдовьей комнате шепчет едва слышно. А тогда, как ни глупо, как ни странно, она всё ещё верила им, хоть и сердилась за их молчание. Впрочем, теперь они не молчали, а возмущались и обещали сражаться до конца. И больше всех – Володя Веселов. Через месяц ему предстояла апробация. Кажется, Игорь Белогородский тогда молча сидел в своем углу, а может быть, и ещё кто-то? Это теперь уже не припомнить, да и стоит ли припоминать? Разве слова их имели значение? Разве не так же на любом собрании все голосуют единодушно, тянут руки и таят мысли? Так чего же было ждать от них?
Но она, как ни странно, поверила. И решила бороться до конца, немедленно идти к Чудновскому. Но вот ведь, она ещё только собиралась идти к Чудновскому, а они уже готовились бежать. Притаились, и ждали своего