И, сморщившись, левую ладонь поднёс к сердцу.
– В суд подам! Какая служба? Я вам ничего не должен! Ничего! Убирайтесь!
И, глянув в опасно заблестевшие глаза голодранца, попятился к машине.
Не закричал уже, а зашептал, по возможности грозно, предпредительно:
– Со мной шутки плохи! Мы с районным прозекутором – лучшие друзья. Так и знай… Стой, не подходи! Я тебе ничего не должен, вы сами под колёса полезли!
– Сволочь! – преодолевая удушливый спазм, прошептал Тимофей. – Здесь люди гуляют, здесь вообще проезд запрещён. Ты мою жену сбил! Она беременна!
Сорвавшись на крик:
– Подонок! Вызови!..
Отбросив линзы куда-то в лесную траву, круглолицый, развернувшись, залетел в машину и нажал кнопку экстренной блокировки.
Дверь, с важным и протяжным шипением, а с быстрым, почти реактивным свистом, закрылась и отчётливо щёлкнул блокировочный замок.
– Сам разбирайся! – рявкнул динамиком ситикар. – Сам со своей женой разбирайся! Я вас не знаю! Впервые вижу! Шантажисты! Голодранцы, и голодранцев плодят! Вас на органы давно пора пустить! Уйди, а то полицию вызову! Да я…
И динамик захрипел, захлебнувшись в истерическом плаче.
«Больно, Тима…»
– Открой!
И Тимофей, подбежав к ситикару, ударил кулаком по капоту.
И увидел, как быстро задвигались, набирая обороты, лопатки турбин. И затягивающий, плотный поток полетел в широко раскрытые воздухозаборники.
– Стой! Не смей уезжать! Не смей, ей помощь нужна!
Ситикар, кормой проламывая себе дорогу в зарослях барбариса, задним ходом задвигался в сторону заброшенной трассы «Балчуг».
– Остановись же! – закричал в отчаянии Тимофей.
«Здесь глухое место! Здесь нет телестанций! Здесь никого нет!»
Ситикар ускорил ход.
Тимофей побежал вслед за ним.
Споткнулся, упал головой вперёд.
И, взглядом наткнувшись на показавшийся из травы камень, протянул руку.
«Не уедешь, сволочь! Нет!»
– Двадцать пятое апреля, одиннадцать сорок два, – отозвался ситикар. – Установлена связь с управлением полиции кондоминиума «Центр», вызов…
Тимофей поднялся. Вытер кровь с разбитой губы.
В ладони тяжелел камень.
«Тима, пойдём домой… Мне плохо, тошнит…»
Размахнулся.
Камень рикошетом отлетел от стекла.
И трещины серебристым узором пошли по тёмно-синей тонировке.
Старик открывает книгу, читает.
«Жизнь есть величайшая милость, смерть – величайшая немилость. И, посему, надо прожить большую часть жизни – ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС! Нет ни небес в сиянии славном, ни ада, где жарятся грешники. Здесь и сейчас день наших вечных мук! Здесь и сейчас наш день наслаждения! Здесь и сейчас наш шанс! Выбери же этот день, этот час, ибо спасителя нет!»
Пальцем показывает ан потемневшие стропила потолка.
– Антон Шандор Ла Вей! Вот так, малыш…
Откладывает книгу. Подходит к печке