«Такие певцы, как Луиджи Басси, Катерина Бондинёва, Катерина Мицелёва, Тереза Сапоритиова, Понциани – посланы Вам самим небом, в чём надеемся убедить вас послезавтра, когда с вашего позволения будем играть в вашу честь с ансамблем наших виртуозных певцов „Свадьбу Фигаро“ в Ностицовом театре. Почту за честь приветствовать вас обоих, аббат».
Столько раз уже предлагал Гвардасони свою пресловутую золотую табакерку, чем, конечно, замечательно украшал прозрачные разговоры, что Моцарту пришлось взять понюшку, чтобы не портить непрерывного потока куртуазной, театрально-ведённой беседы, сопровождаемой весёлой танцевальной музыкой и прерываемой изредка выкриками соседей-игроков и взрывами смеха кокетливых красоток. Гвардасони продолжал:
«Сеньор Да Понте, вы сегодня занимаете самое ведущее положение в европейской опере в качестве либреттиста. Метастазио уже устарел, Кальцабиджи слишком скучный. Вы своим „Фигаро“ всех обошли, держите первенство. Вы сумели выхватить из современной жизни персонажи, которые сразу покорили сердца публики, и я предчувствую, что мы можем ожидать от вас много удивительного».
Но тут Гвардасони внезапно бросился с распростёртыми объятиями навстречу к сладко-улыбающемуся господину в синем парчовом камзоле:
«Наконец-то! Мой дорогой, здесь маэстро Вольфганг Амадей Моцарт, а это наш директор Паскуале Бондини, душа итальянской оперы в Праге».
Бондини с истинной сердечностью потряс руки Моцарта и уверил его, что эта минута принадлежит к лучшим мгновениям его жизни. Затем к избранному обществу присоединился Феличе Понциани, бас, прославившийся на всю Прагу как Фигаро, и опять – приветствия, пожатия рук, взаимные поклоны, всё в танцевальном ритме. Вот директор Бондини вынимает из кармана с таинственным видом розовый листок, будто некий талисман, помахал им вокруг и сказал:
«Ещё одно доказательство того, как ваш „Фигаро“ покорил сердца публики. Сотни вот этих листков вместе с дождём из роз слетели с балкона к ногам моей супруги вместе с аплодисментами за её Сюзанку».
Моцарт с интересом взял листок из рук Бондини и стал читать его вслух:
«Бондинин глас
Утешит нас
И в тягостной печали,
И в горе, и в отчаянии.
Пробудит нас,
Погубит нас
Красой и ласковым звучанием».
Моцарт склонился к рукописному листку, зачитанному и изрядно затёртому, читал внимательно, будучи близоруким, а когда закончил чтение, поднял высоко голову и сказал:
«Браво, говорю я публике, которая, безусловно, права, когда воспевает стихами знаменитую певицу».
Директор