Д. З. Есть такая фраза: истина не в объективности, а в бескорыстной субъективности. То есть если ты искренне заблуждаешься, то имеешь право на свое заблуждение. Вы с этим согласны?
Ф. Б. Есть другая фраза: опыт – религия дураков. Ну, искренне заблуждаешься, и прекрасно. Я бы не хотел на своих заблуждениях учиться и делать из этого выводы, проходя какой-то путь. Но, к сожалению, в моей жизни так это устроено. Я учусь на своих ошибках, весь мой путь построен на диких ошибках. Другое дело, что они действительно были искренними заблуждениями.
С другой стороны, люди, которые учатся на чужих ошибках, не проживают свою жизнь. Есть очень немного людей, которые следуют себе по-настоящему. Большинство с детства начинает себя чем-то ограничивать: тем, что им сказали, тем, что думают другие. Вот в вас есть это уникальное свойство – следовать себе. Это смелость? Или вы просто рано поняли, какой вы, и всегда точно знаете, что ваше, а что не ваше? Что отличает вас от большинства ваших коллег, что делает вас каким-то особенно цельным?
Я думал об этом. Здесь много составляющих. Одна из них – то, что я, пусть простят мне мои коллеги, не завишу от своей профессии материально. Так получилось. Это моя заслуга. Это мне не подарено, это я сделал сам своей жизнью. Я не живу на съемочной площадке. Меня окружают другие люди.
Доволен ли я этим? Да, доволен. Потому что я не знаю, что такое отсутствие работы или невостребованность.
Но дело в том, что есть ведь много людей, которые не зависят от своего творчества. Есть дети известных родителей, жены знаменитых мужей, мужья жен, и так далее. И тем не менее все равно этой свободы, которая в вас присутствует, в них нет.
Может быть, сыграло роль то, что я родился уже с приставкой. Ну, допустим, не младший, но тоже Бондарчук. Федор Сергеевич. У нас в семье все Сергеи и Федоры. Я вот живу с этим всю жизнь. Но я поздний ребенок, и я долго этой своей принадлежности не осознавал. Наверное, это щелкнуло ровно после того, как я решил заниматься режиссурой. А решил я заниматься этой профессией несознательно. Я думал вообще, что, может быть, займусь профессионально живописью, а о кино не думал. Другое дело, что ровно через две минуты после того, как я переступил порог Всесоюзного государственного института кинематографии, я к чертовой матери погряз в нем. И переехал туда с чайником, кипятильником и стипендией. Но это произошло потом. И вот тогда уже мне стали говорить: «А вы смотрите на своего отца[32]». Да, я смотрю.
Думаю, меня уберегло то, что у меня не было этих долгих внутренних терзаний: ах, чем я займусь, а буду ли я кинематографистом. Меня просто взяли, и в одну секунду я начал жить совершенно