Однако в липком похмелье полового акта, в посткоитальной черной дыре, Эмма не слезла со стола – сидела, приклеившись ягодицами к столешнице из кварца. Сай вышел, чтобы поставить на зарядку телефон. Все стихло, даже дождь почти прекратился, едва постукивая по крыше, как жидкие аплодисменты после исключительно провальной премьеры. И вот она одиноко стоит на сцене, глядя, как последние зрители, разочарованно что-то бубня, покидают зал. Они распознали обман. «Мы все прибегаем к тактике уклонения. Вы не согласны, доктор Робинсон?»
Пришел Проныра. Проныра – это мой муж, мой бывший муж. Его настоящее имя Карл. Это второй его визит сюда, в точности похожий на первый. Карл неподвижно стоит у окна и молча плачет. Не волнуйтесь, он всю жизнь был рёвой. Сегодня он выглядит старым и печальным. Зато хорошо пахнет. Всегда хорошо пах. Позволяет мне немножко его понюхать, хотя я знаю, что он просто терпит и за моей спиной переглядывается со Скрипухой. Скрипуха – такая бестия! Когда дело не касается пациентов, совершенно преображается: сверкает акульими зубами – сама предупредительность! – приносит ему чашку чая, и он так бурно выражает благодарность, что можно подумать, будто она покусывает этими зубками его затасканное достоинство.
– Передай Чокнутой Сите, что я приду в шесть! – заявляю я, жестом отпуская ее, точно официантку.
Веду себя как последняя срань. Она заслужила.
– Не называйте ее так, Констанс.
Скрипуха в последний раз бросает на меня взгляд и выходит, а я поворачиваю стул лицом к Проныре. Он молча отпивает чай. Смотрит в окно на дерево, но не на мой листок, хотя тот в эпилептическом припадке старается привлечь его внимание.
– Как мама?
Снова подносит чашку к губам и, прежде чем глотнуть, делает крохотную паузу.
Игнорирует вопрос. В прошлый раз не сказал почти ни слова. Внимательно его разглядываю. Очень высокий,