– Твоя нога… надо позвать на помощь!
– Я помогу себе сам, – нейтрально ответил он. – Пожалуйста, убери камни от входа. Но не бросай их с обрыва, сложи все у стены снаружи.
Он сел на лавку и закрыл глаза, вытянув больную ногу.
Она помедлила, но послушалась. Зрелище, открывшееся ее глазам снаружи, оказалось не для слабонервных. Она подумала, что спаслись они просто чудом. Скала, в которой была вырублена пещера, стояла ровно, словно не сотрясалась, как безумная, пару минут назад, – но она словно подверглась обстрелу. Площадку перед пещерой тоже испещрили выбоины, большая часть камней, должно быть, скатилась вниз, но мелкие осколки покрыли ее ковром. Несколько крупных булыжников величиной с человеческую голову валялись в разных местах площадки, а два огромных камня, каждое размером с кресло, уютненько стояли рядышком у самой стены, словно приглашая присесть.
Патрисия, как могла, произвела уборку крыльца, оставив в покое большие камни – во-первых, она все равно бы их не сдвинула, а во-вторых, на них и правда будет удобно сидеть. Если, конечно, пещеру еще можно считать безопасным жилищем. Задумавшись, она опустилась на одно из «кресел». Она почему-то боялась вернуться к Кетлу. И не понимала, что чувствует.
То есть она знала, что должна чувствовать – ужас от стихийного бедствия, страх его повторения. Но думала только об одном – о том, как дор спас ее, накрыв своим телом. О своих ощущениях, когда она лежала в объятьях Кетла. Об его глазах. И о том, что она не может видеть в нем старика. Какой он старик… Он выглядит моложе Артура. Артур – бледная сатира на мужчину по сравнению с ним.
Уж лучше б он был стариком – по-земному. Этаким мудрым, слабым и дряблым. И вообще, она больше не может думать о его возрасте. Потому что следом за этими мыслями уже крадутся другие, обжигая ее холодом и обидой. С каким ужасом он отскочил от нее, с каким отвращением отдернулся, когда она… неужели она собиралась поцеловать его? Она не собиралась! Ничего подобного в ее глазах не было. И, если он что-то увидел в ее цветах, то надо сказать, что это ему показалось. Точнее, ничего говорить нельзя, и она не обязана…
Пат с горечью усмехнулась: вообще-то, дора следовало пожалеть. Если уж их традиции запрещают дотрагиваться до руки, то каково ему пришлось, бедняге, сейчас? Наверное, для него это верх неприличия. А уж ее белая кожа… Как же он это вытерпел! И с чего он бросился защищать ее, если даже руки подавать не хотел, чтобы не нарушить своих традиций? А потом пришлось еще и лечить. Интересно, когда лечат, прикасаться, видимо, можно?
Она решительно встала с камня