Домой Айя, грязная и умиротворённая, завалилась около семи. Правда, не к себе, а к Вэл. Уже проснувшаяся хозяйка пила на кухне кофе нежданную гостью встретила холодно.
– Я вообще-то на работу собираюсь. Езжай к себе.
– Отстань. Я не поеду в таком виде. А до тебя было близко…
– Ты хочешь сказать, что свои объедки бросила рядом с моим домом?-раздраженно бросила Вэл в спину направившейся в ванную подруги. Айя частенько заваливалась в её квартиру без предупреждения, и вообще это было для обеих в порядке вещей. Вэл, бывало, поступала также, личное пространство они не слишком рьяно отстаивали, в отличие от Алекса. Но явившейся рано утром, перепачканной ещё свежей кровью Айе Вэл была мягко говоря не рада. Тем более, когда выяснилось, что "трапеза" проходила где-то неподалёку.
– Не кипеши!– донеслось из-за закрывшейся двери сквозь шум включённой воды,– Это было не так уж и близко отсюда. К тому же, я за собой прибрала…
Вэл плюнула и пошла в прихожую. Через полминуты раздался её голос:
– Я ушла! Запри дверь и жди меня!
Айя не ответила, но Вэл знала – она её поняла. Слишком хорошо ей было известно, чего стоит ослушаться демона третьего порядка даже в мелочах.
Глава 3
Ничего не бойся!
Hominem quaero! (Dioqines)
Ищу человека! (Диоген)
С неба невесомой пылью сыпался мельчайший дождь. Ида брела домой, натянув на низко опущенную голову капюшон. На сердце было тяжело и гадко. Впервые за в ё время своей недолгой вечности она не чувствовала себя частью своего подопечного, не ощущала с ним никакого единения. Кажется, нечто подобное у людей называется "материнский инстинкт" – неосознанное желание заботиться о родном – физически или духовно – существе, окружить его любовью, защищать от всех бед и угроз… Нет, ничего такого по отношению к Антону Ида не испытывала, и это угнетало её безумно. Она сама себе казалась каким-то уродом, недостойным быть ангелом. А значит – прощайте, небо и крылья. К этому мерзкому чувству примешивались невозможная усталость и невыносимая слабость, какая бывает только лишь от крайней безысходности. Ида впервые в жизни предалась греху уныния и как никогда сильно чувствовала себя человеком в худшем его проявлении.
Тим, конечно, был уже дома; встревоженно сдвинутые брови, напряжённо сжатые губы, скрещенные на груди руки сразу дали Иде понять, что он места себе не находил, в ожидании того, чем же закончился разговор его друга и мальчика с заблудшей душой. Впрочем, Тим тоже сразу всё понял, едва увидев Иделию, хмурую, промокшую, мрачную. А может, и ещё раньше – дождь противной крупой сыпался с неба уже больше часа, нагнетая и без того унылую атмосферу.
Тим мудро подождал, пока не проронившая