Витька же, на удивление, рвался домой, торопя тётку с возвращением.
– И как ты здесь живёшь, Татка? Воздуха нет, шумно, гарью несёт, от людей аж голова кружиться начинает. То ли дело у нас в деревне: вольготно, птицы поют, река рядом, лес под боком. Вот где жизнь настоящая!
– А я бы с удовольствием осталась, – пригорюнилась тётка. – В театр бы ходила. И никто, оказывается, не смотрит, что я хромоногая. Тут разных полно: и косых, и кривых, и слепых. Никому нет дела до меня.
– Я тебя обязательно заберу, – обняла тётушку Татка. – Вот выучусь и заберу.
– Ты, главное, рисуй, Татка. Я тебе картинку привезла мамкину. Ты спрячь её, а как худо станет, возьми да и посмотри, вроде как наказ бабки своей вспомни, тебе и полегчает. И шей обязательно. Я тебе и ткань на первое время купила. Вот мы уедем, а ты садись и строчи.
И Татка послушалась. Кроила, вырезала, смётывала и строчила. Всё свободное время проводила за швейной машинкой. И вместе со струящейся из катушек ниткой уходила боль, разматываясь вокруг сердца, освобождая его от душившей печали, давая возможность дышать… И рисовать…
Швейная машинка на долгие годы стала лучшим другом Татки. Мало того, что она спасала от плохих мыслей, давала возможность носить вещи, которых ни у кого не было, так ещё и выручала Татку в трудные безденежные времена. Девушка брала заказы от студенток, а те расплачивались продуктами, позволяя протянуть до следующей стипендии.
Татка снова рисовала, и её картины стали ещё более пронзительными. На третьем курсе её пейзаж удостоился первого места среди студенческих работ училища. И в день оглашения результатов конкурса случилась у Татки та самая встреча, которая рано или поздно происходит в жизни каждого человека: знакомство с судьбой.
На студенческие сабантуи по случаю или без всякого случая Татка ходила редко. Пить она не любила, её тщедушный организм пьянел от напёрстка портвейна, слушать пьяные бредни молодых гениев было неинтересно. Но в этот раз соседка по комнате затащила подружку, несмотря на её сопротивление.
– Нас выпускники пригласили к себе в мастерскую. Пойдём послушаем, посмотрим, как они живут. Интересно же.
Ничего из того, что говорили другие художники, Татка потом так и не смогла вспомнить. Войдя в мастерскую, сизую от сигаретного дыма, Татка почти сразу увидела его: высокий, чуть сутуловатый, с буйной гривой смоляных кудрей, из-под которых блестели неожиданно синие глазищи, с нервными пальцами, живущими отдельно от хозяина, Егор производил впечатление чужеземца. Сигарета, зажатая в уголке губ, не мешала молодому гению пейзажа не просто говорить – вещать, завораживая аудиторию бархатным баритоном с хрипотцой от постоянного курения. Заляпанная красками рубашка на выпуск, клетчатый платок на шее и жёлтые ботинки довершали образ