Школьная учительница химии, физики и ещё парочки предметов (в их девятилетке было всего три учителя старших классов) первой обратила внимание на способности Татки к рисованию. Поначалу девочка оформляла стенгазету, отдуваясь за всю школу, потом её рисунки стали вешать на стены в правлении колхоза, так сказать, для несения культуры в массы.
– Девочка подаёт надежды, ей бы в город поехать, в художественное училище поступить, – убеждала учительница дядю Митю.
– Да какое там художественное? Малевать всю жизнь красками? А кормить её кто будет в этом училище? Да и нравы там небось не для деревенской девчонки, – отец сердился, стучал своей палкой по полу, а Татка недоумевала:
– Как можно подавать надежды? Кому? Вот в баскетболе, там «да», подают. Ну так это мячик, и его принимает другой игрок. А надежду кто? – удивлялась девочка, несмотря на маленький рост играющая в баскетбол. У них в школе принимали в команду всех. А где после войны вырастали высокие дети? На каком корме?
И всё-таки отец отпустил Татку учиться. Помогла, как ни странно, старенькая бабушка, Митькина мать. Она жила с младшей дочкой, хромоножкой Танькой. Ногами к старости слаба стала, а разум сохранила ясный до самой смерти. Как-то раз зазвала она Татку с отцом в гости, да и вытащила из старенького, чудом сохранившегося альбома с ветхими рассыпающимися страничками несколько рисунков на пожелтевшей от времени бумаге. Татка с восхищением разглядывала чёрно-белые портреты деревенских девчонок и мальчишек, до мельчайших деталей прорисованные черты, оттенки эмоций, различимые на детских мордашках.
– Баб Мань, кто это рисовал?
– Я, Татка, по молодости везде рисовала, на стенках, как ты, угольком картинки всякие выписывала, а мать меня хворостиной за то лупила. Отбила всякую охоту рисовать. А эти листочки мне солдатик один подарил, он у нас в сорок первом после ранения отлёживался, прятали мы его от фашистов. Я после похоронки на мужа и старшего сына сама не своя была, вот он мне и подсунул бумагу, рисуй, мол, боль свою. Я и рисовала. Он даже парочку портретов с собой забрал, на память. Говорил, что талант у меня. А эти остались. Ты, Митька, у девчонки-то своей карандаши не отбирай. Пусть рисует. Может, толк какой из этого будет.
– Пусть сначала школу окончит, – бурчал отец, но уже не зло, а, скорее, по привычке.
В училище Татку собирали всей родней. А как же: первая из Востряковых уезжает в большую жизнь. И вернётся ли: ещё вопрос. Тётки плакали, отец и тот потирал глаза, то ли от невесть откуда взявшейся соринки, то ли и впрямь слеза набежала. Баба Маня не дожила, но успела взять с Митьки слово, что отпустит дочку учиться на художника. Даже шалопай Витька, понимая серьёзность момента, не сбежал, как обычно с пацанами на реку, а стоял, переминаясь с ноги на ногу, нахмурившись и почёсывая вихрастую голову грязными пальцами.
Хромоножка