Нет, не буду кривить душой и всё сваливать на пресловутого и растреклятого змия – несмотря на забалделость и пьяную эйфорию, я помню всё до последней мелочи. И как мы в первый раз поцеловались – жадно, ненасытно, до боли… И как суетливо, дрыгаясь от нетерпения, срывал я с себя шмотки, а она – уже совершенно голая – лежала под одеялом, смотрела на меня по-кошачьи светившимися в полумраке глазищами… И как стонал-пристанывал я в сладкой истоме, изливая в детское ещё лоно её переполнившие меня соки вожделения… И как она совсем не по-детски, уверенно исполняла мелодию чувственной, плотской любви, поражая меня умелостью движений, выплёскивая страсть свою в сладострастных бесстыдных стенаниях…
Я всё помню!
И посейчас, спустя почти пятнадцать долгих лет, явственно я вижу, как впопыхах одевался, напяливал на себя трусы и штаны, уже под утро, а она лежала утомлённая, закрыв глаза; как всполошил-поднял с постели я Аркашку с его ненасытной патлатой профурой; как хлестал себя под душем кипятком и орал сам себе во весь голос под шум водопроводной яростной воды:
– Сволочь! Гад! Блядь ты распоследняя и свинья! Грязный мерзкий скот!..
Я кричал, плевал сам на себя смачными харчками и ещё больше бесился оттого, что при невольном воспоминании о прошедшей ночи, о теле этой Лены, о её стонах и объятиях, я ощущал-чувствовал в спинном мозгу горячий укол неизбывного сладострастия.
Резко рванув переключатель душа, я заморозил-остудил себя под ледяным водопадом, затем растёрся до красноты, до ссадин махровым полотенцем, оделся, схватил запечатанное письмо и помчался на почту.
– Вадик, – квакнул из-за шкафа утомлённым голосом Аркадий, – возьми чего-нибудь на опохмелку, а! Бабки есть?
– Хватит пить! – рявкнул я уже с порога и саданул изо всех сил дверью.
Уже через неделю мы жили в комнате вчетвером.
Аркашка с Валей – за шкафом; мы с Леной – в моей нише. Я был бездарно, болезненно, донельзя влюблён в Лену. Я без неё жить не мог. Есть такой невероятный, сумасшедший накал страсти, когда не в состоянии без любимого человека прожить и часу, изнываешь в тоске. Расставались мы лишь на время лекций да семинаров, и то не всегда – или сбегали с них, или не ходили в школу вовсе.
Лена меня буквально ошеломила. И – не только в постели. Вдруг выяснилось, что она медалистка. И вообще – умна и образованна не по возрасту и не по полу. Она, к примеру, с необыкновенной лёгкостью и без всяких словарей расщёлкивала в пять минут кроссворд, над которым я ломал мозги час целый. Она отличала Борхеса от Маркеса, в подлиннике понимала Киплинга и Олдингтона, могла прочесть экспромтом лекцию о неореализме в кино или о постимпрессионизме в живописи…
К тому же она принялась кормить-закармливать меня горячими домашними ужинами из полуфабрикатов соседней