Страшная паника. Вопли. Кто пригибается, прикрывает голову, кто в столбняке, кто бросается прочь.
Борис секунду смотрит поверх прицела, вскакивает. Один из группы, увидев его, тычет пальцем, кричит. На террасе-балконе десятого этажа жилого дома человек с винтовкой сразу бросается в глаза. Эх, надо было не вскакивать! Борис мчится вниз по лестнице – один пролёт, второй, третий… Вот и его, пятый, этаж. Такой же широкий переходный балкон-терраса. Тамбур. Коридор. Быстрее, быстрее! Еле-еле попадает ключом в один замок, в другой. Винтовка мешает. Дверь распахивается. Борис вбегает, захлопывает дверь, замки – на все обороты, накидывает цепочку, задвигает мощный засов. У-у-уф!
Он в изнеможении откидывается спиной на дверь, закашливается. Рядом с дверью, на стене – зеркало. Борис, утирая платком рот, видит своё болезненное, обтянутое синеватой кожей лицо с воспалёнными глазами и глухо сам себе шепчет:
– Всё – конец!
Борис, встав на табурет в кухне, из глубины через открытую на лоджию дверь наблюдает, как во дворе подъёмная машина с гидравлической стрелой возносит в люльках двух милиционеров с автоматами. Поодаль, сдерживаемые оцеплением, толпятся, гудят зеваки. Два или три автоматчика – Борис знает – держат под прицелом окна его квартиры.
Перед тем его целый час осаждали из коридора – звонили, кричали в мегафон, пытались выбить дверь. Сменили тактику лишь тогда, когда Борис саданул два раза из винтовки – два сквозных отверстия. И вот теперь – штурм со двора. Всё: или пан, или пропал. Нечего мандражировать! Все они сволочи!
Люльки уже вровень с лоджией. Менты, полусогнувшись, ждут, когда стрела приблизит их вплотную, вглядываются из-под шлемов в сумрак кухни.
Борис, вскинув к плечу приклад, мгновенно выцеливает одного из них в плечо, нервно дёргает собачку. Бах! Милиционер, взмахнув руками, откидывается и, кувыркнувшись через ограждение люльки, плавно и тяжело летит вниз. В толпе – крик ужаса.
– Назад! Прочь! Прочь, я сказал! Убью-ю-у-у! Наза-а-ад! – исступлённо визжит Борис.
Оставшийся в живых автоматчик, скорчившись, машет отчаянно рукой: вниз! вниз! Стрела начинает опускаться.
Борис бежит к входной двери, всматривается в глазок. Оптика – немецкая, широкоугольная. Хорошо видны вооружённые люди справа и слева по стенке. Дверь у соседей напротив приоткрыта на цепочке, поблёскивает любопытный глаз.
Борис понимает: сопротивляться бесполезно. Но какая-то дикая, непреодолимая сила заставляет его упрямиться, беситься, корёжит ненавистью и бешенством: хрен вам, суки! Так просто не дамся!
Главное сделано: приговор полностью и целиком приведён в исполнение. Суд свершился. Терять теперь нечего. Только вот – Надя.
Что будет с Надей?..
Борис не сразу это понял.
То, что они с Надеждой никому не нужны. Что всё спущено на тормозах, всё шито-крыто. Что на их деле поставлен крест. Жирный, глумливый, похабный крест. Что его жена. Надежда, измызгана, растоптана, испоганена, а дочка не родившаяся, ещё только ожидаемая,