«Сволочь! – сказал сам себе Максим. – Чтоб ты подавился этими сигаретами!»
Ну что ж он никак не бросит дурацкую привычку пускать дым изо рта и ноздрей? Курить-то начал – смехотура – чтоб не потолстеть. И вот – пристрастился. Книги вон из дома уже ворует, мороженое у дочки изо рта вырывает… Сволочь!
Максим хотел принагнуться, чмокнуть Маринку в щёку, но привычки к телячьим нежностям не обнаружилось, да и народу кругом – пропасть.
Они шли по самой толпливой улице города, Коммунистической – местной пародии на столичный Арбат. Справа и слева сплошной стеной тянулись магазины, лавки, лавочки; в центре пешеходной улицы возвышались обширные клумбы, окаймлённые скамьями-бордюрами. На одной из клумб торчал железный остов будущей ёлки, ершась обрубками труб. Два мужика впихивали в трубы сосновые ветки. Уже вовсю горели уцелевшие фонари. Заполошённые люди сновали по размякшему от соли и грязи гнилому снегу от витрины к витрине, вскакивали в очереди, хватая всё подряд – после Нового года ожидался обвал диких цен.
Фу ты чёрт! Отец и дочь невольно встрепенулись, потянули носами. Из полураскрытых дверей с вывеской «Пирожки» обдало таким ароматом, что в животах ёкнуло. Максим за весь день хватанул два стакана чая, булочку и яйцо. Маринка в школе, конечно, тоже только булочкой да чаем обошлась, а от завтрака одни воспоминания остались. У-у-ух и запах! И вправду – мясной дух. Что интересно, стоят эти пирожки с мясом вполне по-Божески – целковый штука. А вроде – кооператив. Впрочем, ну их – ещё головы ломать да животы томить.
– Мы сейчас, Маринка, вот что, – энергично потёр руки Максим, – купим хлеба и полбатона прям на улице, по дороге, и умнём. Годится?
– Нельзя же на улице, пап, ты сам говорил.
– Ха, говорил! До перестройки. А теперь мы с тобой перестроились. На вот трёшник, беги в хлебный, а я у входа пока покурю. Возьми два чёрного и два батона. Должно хватить. Если, не дай Бог, там опять цены повысили – сама сообрази, но чтобы батон был.
Максим снял с лопаток дочки тугой ранец, сунул ей пакет. Хлебный – через магазин от «Пирожков». Маринка побежала. Он выхватил «Космос», отвернулся от прохожих к фонарю, вспорол обёртку, вскрыл пачку, ущемил сигаретину зубами, чиркнул раз-другой спичкой – о-ох! Дохнул дымом так, что до пупка достало, чуть не захлебнулся. Медленно, кайфуя, выпустил клубочек-другой парного дыма, затянулся ещё раз так же глубоко – полсигареты как не бывало. Надел одну перчатку, подошёл к хлебному, пристроился напротив, положил дочкин ранец на приклумбовый бордюр, приготовился подкурить от первой сигареты ещё одну.
Блаженно закружилась голова…
Где же Маринка?
Максим делает последнюю затяжку, допалив табак до фильтра, берёт ранец: придётся идти помогать, видно – очередина, как всегда, в магазине.
Вдруг, не успевает он сделать и шага, двери хлебного с треском распахиваются, народ – злой, кричащий – валит валом на улицу. Вот тебе, бабушка, и хлебный день! Опять не