В последние дни на неё начало давить одиночество. Особенно по вечерам, когда зной первых августовских
дней растворялся и город расправлял плечи, она, накинув халатик, часами сидела на подоконнике раскрытого окна. Внизу весело играли в волейбол, кричали жизнерадостные люди, а потом, когда темнело, гуляли парочки, доносился звон гитары, тихий говор, смех и даже, как ей казалось, – звуки поцелуев, заставлявшие её вздрагивать. В переносице щекотало, и от подступавших слёз начиналась резь в глазах. Позже, ночью, от одиночества сжимал сердце страх, и она вынуждена была включать и свет, и магнитофон.
В один из вечеров, в субботу, она шла из столовой, заметила афишу и поразилась названию фильма – «Не крадите моего ребёнка!» Киноконцертный зал был здесь же, рядом со столовой, и она торопливо купила билет. Фильм оказался американским. Юную красивую девушку, прикинувшись влюблённым и влюбив её в себя, соблазняет по поручению какой-то фирмы парень. Ребёнок, который должен родиться, уже продан за большие деньги богатому бездетному семейству. Всё это раскрывается, и молодая мать отчаянно борется за своего ребёнка…
Лена, затаив дыхание, смотрела на экран: «Почему она не возненавидела этого ребёнка? Ведь парня-то она до отвращения возненавидела. А ребёнок же от него… Надумали? Я-то ненавижу обоих… Обоих? Да! Да!» Лена старалась почувствовать свою ненависть и, когда представляла усы Стаса, передёргивалась, но, как ни старалась, она никак не могла представить реально своего ребёнка… «Ненавижу я его или нет?»
Он начинал уже шевелиться, нет-нет и толкнётся мягко, но настойчиво. И каждый раз Лена замирала – началось?
Однажды она лежала, листая какую-то книгу, и вдруг вспомнила о сумке. Ещё тогда, продумывая свой план, она наметила и сумку, и совок, и даже вокзал, с которого поедет – с Казанского, потому что ездила по этой дороге и запомнила густой лес сразу за городом. Она всё это наметила, а вот сумку до сих пор не приготовила. Лена потыкалась по углам, сознавая, что зря – у неё кроме чемодана и портфеля ничего не было. Пришлось затягиваться и тащиться в магазин. Там она как-то деловито и не торопясь выбрала клеёнчатую вместительную сумку и неожиданно, в последний момент, ещё и огромный целлофановый пакет.
Дома разделась, устелила зачем-то дно сумки газетой, положила туда железный лопатообразный мусорный совок и целлофан. А потом посмотрела на эту приготовленную деловую сумку, и её начала пробирать дрожь. Она смотрела на страшную сумку, и зубы её противно клацали, и как она ни стискивала челюсти, дробный стук не прекращался. Лена резко запихнула сумку под кровать, закуталась с головой в одеяло, с тоской подумала, что ещё и на постель что-нибудь подстелить придётся…
И – заплакала.
Кто-то впился железными когтями в низ живота и начал раздирать её тело.
Сердце остановилось. Был полдень. Лена резиновыми руками с усилием натянула на себя халат («Зачем, зачем я это делаю?»), вышла, шатаясь, в коридор, и, придерживая живот рукой, вдоль стенки