Воспоминание о прошлом. Раиса Ананьева

мужиков за всем нужным. Все, конечно, делалось за свои деньги, которых и так было мало. А ведь надо было еще что-то закупить из еды. Проклятая власть, отобрав у них все нажитое, не давала взамен ничего необходимого. Дед хорошо разбирался в строительстве, он один построил себе дом, лучший в селе. Он работал как заводной и стыдил отца, когда тот садился отдохнуть. К их счастью, наступившая осень была хорошей, теплой. Женщины с ребятками собирали клюкву и те ягоды, которые они знали. Конвоиры советовали собирать грибы, но люди степей плохо знали местные грибы. И все равно собирали. Собирали орехи, травы.

      Зима наступила сразу и люди засели в землянки. Половину постройки занимала печь, которую топили каждый день. Вторую половину занимала большая лежанка, на которой опять спали все вместе. Мать клала в одну сторону 3-х месячную Аню, с другой – 3-х летнего Колю. Они оба писались. Еда была плохая, и мать все время варила компот из ягод или травяные отвары. Они были очень кислые, горьковатые, без сахара, но мать поила детей беспрерывно, чтобы заглушить голод и как-то их поддержать. Поэтому ночью мать по нескольку раз меняла мокрые подстилки детей на сухие. И сушила она мокрые подстилки своими боками, потому что ночью было очень холодно. К утру избушка изнутри покрывалась инеем. Еще затемно мать вставала, зажигала лучину, втыкала ее в стену и быстрее затапливала лапником, заготовленным с вечера. Он давал тепло сразу, но прогорал быстро. После этого забивали печь поленьями, и они горели не жарко, но долго. Со стен текло. В крохотное окошко свет почти не проступал, а потом и света вообще не стало. Не имели представления, день сейчас или ночь. Детям не велели спускаться на пол, он был ледяной. Ели на той же лежанке, с краю, поочередно. Не хватало посуды. Ложки дед вырезал всем из чурок. Этими же чурками ребята играли, строили из них домики, возились, кидались друг в друга. Мама рассказывала им бесконечные свои сказки, дед играл с ними, строил, мастерил. Малышку Аню мама так и держала за пазухой у груди, подпоясав ее снизу полотном, чтобы не вывалилась. Малышка была невесома, в чем душа, и все время спала, почти не подавая голоса. Кормились почти одной «затирухой» из муки и воды, изредка что-нибудь добавляя. С февраля стали измельчать кору, растирать орехи в это «хлебово». Только раз в неделю пекли пышки, черные от добавляемой в них коры, но для ребят и это было праздником. Когда ребята засыпали, взрослые начинали свой бесконечный диалог, начатый еще в 1929-м: куда податься в этой страшной жизни. И опять приходили к тому же выводу: надо бежать, иначе сгинут дети. Они не переживут второй такой зимы. Они уже и сейчас, чуть поиграв, засыпают, от голода и отсутствия движения. Мать не выходила из землянки. Отец выходил редко, но живчик-дед пробирался к соседям и приносил самые печальные вести: у многих умерли дети, кто-то пытался уйти, и его застрелили, все голодают. В начале апреля в их землянку тихо постучали. Это были две женщины, страшно изможденные,