* * *
С тоской, надеждой и любовью,
полны коварства и огня,
красавицы Средневековья
глядят сквозь время на меня.
И снова трепетно и зыбко
по их губам скользит едва
непостижимая улыбка,
в которой столько волшебства.
Тогда наряды были строже.
Сейчас, увы, другой фасон.
Ничуть на прежних не похожи
красавицы иных времен.
Намакияженные смачно,
они всех в мире хорошей,
под метр восемьдесят, с мачту,
а ноги — словно из ушей.
Спаси меня, родная мама,
от этих бройлеров-девиц!
Ведь тайны нету даже грамма
под сенью крашеных ресниц.
* * *
Обычное вроде колечко с рубином,
но что-то кровавое в камне застыло.
Он – реквием по беззаконно убитым,
убитым расстрельной командой в затылок.
Он – память о том, кто полёг в «Коммунарке»,
кто больше не видит гвоздику рассвета.
В нём – кровь… И мне снова становится жарко,
и снова мне страшно от этого света.
И я вспоминаю те давние даты,
которые всех нас касаются лично.
Я знаю одно: то, что было когда-то
прекрасным и чистым, родится вторично.
Нет в мире, наверное, правильней правил —
оплакать всё то, что страна не успела…
И этот рубин в неприметной оправе —
как будто свидетель того беспредела.
* * *
Снаряд в сосне занозою застрял.
Он никому не навредил нисколько.
И это было выходом в астрал
для тех неразлетевшихся осколков.
Они снуют вдоль облачных долин,
отшельники и вечные скитальцы.
Снаряд тот жизнь кому-то подарил,
но всё-таки он может разорваться,
когда вдруг исчезает тишина,
когда весь мир в болячках и в раздоре…
Нет, вовсе не окончена война,
покуда зло в почёте и в фаворе.
Летят осколки… Их невидим рой,
но тут не надо никаких истерик:
до той поры не победит добро,
пока рассудок в это не поверит.
* * *
Наталии Горбаневской
Я помню всё, словно
был взглядом я вашим обласкан.
На месте том Лобном
стояли вы с детской коляской.
У ног – транспарант…
Сквозь заслон я не мог к вам пробраться.
Ещё не пора
для протестных таких демонстраций.
Ещё на потом
вам оставлены вёсны и зимы.
Ещё не дурдом,
не инъекции аминовазина.
Ещё коротит,
ещё лишь понимания искры.
Еще впереди
жизнь, похожая чем-то на выстрел.
* * *
Так угодно было Судьбе,
чтобы в тот недородный год,
был одет он, как все, в хэбэ
и зачислен