После того как они с Эвелин расстались, Дима почти все время проводил с цыганскими детьми. Для них, оборванных и безграмотных, он был практически божеством, учащим их самым, казалось бы, обыкновенным вещам, таким как чтение и письмо. Он учил их мастерить руками, рассказывал, как люди живут в больших городах. Все это вызывало у детей восторг, а Диме помогало не думать об Эвелин и о своих расстроенных чувствах. Одно он знал точно: что никогда не любил ее по-настоящему. Он определенно испытывал к Эвелин сильную страсть, но страсть имеет безжалостную тенденцию затухать со временем.
На дворе стояла середина декабря. С каждым днем становилось все холоднее, и теперь ни у кого не осталось сомнений – зима все же наступит, и она будет суровой. Цыгане собирали свои пожитки, нужно было уходить. Они никогда не оставались в Приюте на зиму, и в этот раз дорога звала их в более теплые места. Над табором то поднимался, то затихал звонкий хор цыганских голосов, напевающих незатейливую мелодию, которая вскоре окончилась под аккомпанемент детских радостных воплей.
Дима вздохнул. Скоро в Приюте не останется детей, и это огорчало юношу. Ближе Габриэля и Эвелин у него никого не было, а, учитывая, что де ла Кастри в последнее время ходил как во сне, погруженный в свою безумную любовь, у Димы оставалась только Эвви, но та не хотела с ним больше разговаривать.
Истомин понимал, что расстаться с ней было жестоко, но ничего не мог поделать со своими чувствами. Женщинам в Приюте приходилось несладко. Чтобы как-то обезопасить себя, им приходилось доказывать всем свою полезность.
Женщин в Приюте было немного, и практически все они работали на кухне. Эвелин не нашлось там места, она совершенно не умела готовить, не любила даже мыть посуду. Однако у нее все же оставался один талант, о котором Дима был хорошо осведомлен. Так что, когда он больше не смог скрывать отсутствие былых чувств и ушел, Эвелин открыла свои двери для других мужчин, чтобы сохранить то единственное, что у нее еще оставалось – свою жизнь. Габриэль не знал об этом, и Дима опасался того дня, когда правда всплывет наружу.
Юноша сидел на бревне, наблюдая за суматохой, с которой цыгане снимались с места, и вертел маленький ножик в руке. Он думал о Габриэле, который так отдалился от него. Честно говоря, его друг в последнее время отдалился от всех, кроме Джули, конечно. Даже Андрей удивлялся, что больше не видит прежнюю троицу вместе.
Мысли о де ла Кастри заставили Диму вспомнить о мальчике, за которым он уже долгое время присматривал. Мрачный чернявый цыганский паренек понравился ему сразу. Лури любили бы здесь все, если бы он только позволил, но он был слишком занят подражанием своему кумиру, за которым следил, затаив дыхание, повторяя его жесты, слова, мимику…
Его кумиром был Габриэль. И Дима часто повторял, что это не доведет парня до добра. Габриэлем мог быть только сам Габриэль, да и тот, кажется, с трудом с этим справлялся.