– Да Том, уже вылетаю, буду минут через пятнадцать-двадцать.
Гэбриэл Уайт завершил вызов и, сев на кровати, выгнул переутомленную спину, которая с глухими щелчками позвонков приняла свои анатомически приемлемые изгибы. Покрутив головой из стороны в сторону, разминая шею, он охватил взглядом панораму комнаты с разбросанными вещами, картинами с морскими пейзажами и кораблями, уносимыми ветрами вдаль к бескрайнему горизонту. Глаза мельком зацепили тумбу с открытым верхним ящиком, из которого свисали, переплетаясь в канат, рукава рубашки, и, скользнув взглядом по огромному цветку в углу, Гэбриэл бессмысленно уставился в окно, силясь разглядеть неясные очертания объектов в темноте бархатной ночи. Наконец, скинув дремоту с глаз, Гэбриэл глянул на светящиеся на руке часы и с неудовольствием заметил, что его разбудили в его самое нелюбимое время: в 3.25.
– Как же так? Можно было бы хоть в этот день не причинять мне боль?
Выдохнув из себя воздух вместе с раздражением, он встал с кровати, быстро убрался в квартире – он терпеть не мог беспорядок, а в этот день тем более не хотел оставлять после себя такой бардак. Умываясь после непродолжительного четырехчасового сна, Гэбриэл все время рассматривал свое лицо в отражении зеркала, отмечая неуловимые изменения, произошедшие за последний год. Несмотря на тяжелую напряженную работу, он все еще выглядел молодо: глаза все такие же яркие, правда, все же немного потускнела их голубизна, постепенно наполняясь ледяной серостью, неостриженные волосы приближались к середине лба, некоторые волоски стремились коснуться ровной линии бровей. Нос чуть вздернутый кверху, как у ищейки, учуявшей добычу, и немного тонковатые для такого лица губы, которые всегда немного раздражали Гэбриэла. Одев чистые черные брюки и футболку и натянув тонкую кожаную куртку, он вышел во двор. Не успел Гэбриэл сделать и пары шагов, как приступ тошноты и головокружения заставил его метнуться обратно в дом.
– Вот черт! Как можно было забыть оксишлем!?
Надев оксишлем, висевший на крючке около двери, и проверив состояние кислородного нагнетателя, он снова вышел наружу. Подняв голову вверх, Гэбриэл с удовольствием отметил, что небо, которое показывалось в своей первозданной чистоте довольно редко, сегодня сияло миллиардами пустынных галактик, и ни единое облако не нарушало покой вселенской пустоты. Завороженный этим зрелищем, он стоял, запрокинув голову назад, и чувствовал, что спокойствие постепенно снова поселялось в его душе. Сделав еще один глоток безмятежности, Гэбриэл направился к своему скьюверу – раритетному аппарату со спортивным дизайном, гармонично сочетающим в себе резкие и плавные линии, создававшие великолепные аэродинамические формы. В движение аппарат приводился четырьмя винтовыми двигателями, расположенными у днища машины и вращающимися вокруг своих осей, что придавало аппарату отменную управляемость.
– Сейчас таких красоток уже не выпускают, все предпочитают более компактные и менее шумные флайеры на плазмовой тяге. Глупцы! – налюбовавшись скьювером, Гэбриэл Уайт сел в машину и запустил двигатели, которые, развевая под собой пыль и сухую листву, набирали обороты. Он пристегнул четырехконтактный ремень безопасности и взялся за руль. Плавным нажатием ноги на педаль мягко приподнял скьювер над землей.
– Система контроля кислорода стабильна, – проговорил мягкий женский голос бортового компьютера.
Гэбриэл с облегчением снял оксишлем – по правилам этого делать нежелательно, но он ненавидел управлять машиной в шлеме. Уайт нажал сильнее на педаль и резко повернул руль, скьювер взмыл вверх, выполнив эффектный вираж в пустынном небе. Дом Гэбриэла располагался в отдалённой части города и уютно размещался на краю обрыва, под которым расстилался Бэксити. Спикировав вниз и задав эшелон полета, Гэбриэл спокойно повел аппарат в сторону лаборатории.
Он летел над ночным городом, чувствуя, что в последний раз наслаждается этим видом.
– Странно как-то это всё. Раньше я терпеть не мог этот город, а теперь с таким упоением смотрю на него и не могу насмотреться! Эти стройные ряды домов подо мной, такие чистые и лощенные, всегда вызывали у меня отвращение. Как и их жители, выходившие по утрам на улицы, рьяно натирающие и без того чистый асфальт дорог и тротуаров, как будто теперь это что-то изменит. Такие приветливые и терпимые друг к другу, такие внимательные и заботливые… какой теперь в этом смысл? Где же вы были раньше, когда наша планета молила о пощаде? – Гэбриэл с накатившим на него отвращением вперился взглядом в горизонт, туда, где рваные хлопковые облака, постепенно заволакивали темное небо и скрывали пепельные горы, прежде покрытые пышными лесами. Всё, до самого края города, было освещено фонарями, и повсюду мерцала реклама, создавая иллюзию безмятежной жизни, в которой теперь было так мало смысла. Власти города из последних сил пытались убедить жителей, что все не так плохо, что близятся перемены, и человечество вновь обретет былое величие! Не будет