– Фаталисты,– подтвердил я.
– Фаталисты, моренисты, смертники, – уже ниспуская на себя, забытое за время этого "небольшого" морского приключения всегдашнее свое равнодушие, улыбаясь, заключил Лысков и потянулся за водкой.
П.С.
Наш друг скоро пропился до нитки и опять ушел в море.
Макс тогда сказал о Лыскове: «Это, как убийца: всегда возвращается на место преступления!»
Он вышел живой из моря, как Вяйнямейнен. Теперь он наш герой, – голосом сказителя карело-финского эпоса, ответил Максу я.
Чуть не надорвавшись от смеха, мы пошли в «Арктику».
Конец.
Лысков и «медак»
В ночь после свадьбы я домой возвращался,
зигзагообразной поспешностью.
Споткнувшись о кошку,
в лужу упал чуть дыша.
Но жена утверждала,
что за моей суровой внешностью.
Скрывается ранимая душа.
Д.Савицкий.
Это было в Мурманске в середине 80х годов. Стояла лютая зима. Было утро. Я ехал в институт. Шутка. Насчет зимы. Просто так обычно начинаются посредсвенные романы, а мне захотелось пошутить. На самом деле зима не была лютой. Она в Мурманске не может таковой являться по определению. Гольфстрим, на радость местных жителей и Российской государственности – течение теплое. Оно заглядывает в Кольский залив и не дает зиме лютовать, параллельно не позволяя замерзнуть ни заливу, ни присутствующему на его берегах городу-герою.
Лютым, сука, был я, когда приходилось ни свет, ни заря, тфу, какая свет и заря: полярная ночь зимой в Мурманске! Так вот: приходилось тащиться в Мурманский педагогический институт, где я, уже, как несколько лет был заявлен в качестве студента исторического факультета.
Одна из моих многочисленых бед заключается в том, что я – 100 % «сова». Утро – не мое. Для меня сползти с кровати в 7.30 утра – это, как для дедушки Гитлера было разгрысть ампулу с цианидом: не хочется, сука, а надо! Но Адольфу Аллоизовичу Шикльгруберу довелось, на жаль, проделать эту операцию один раз в жизни, сволочь австрийская, а мне, честному русаку, отец которого со своей »сорокопяткой» Кенигсберк брал, пришлось половину жизни насиловать свою природу ранними пробуждениями.
Но делать было нечего. Надо было ехать учиться потому, что если не ехать – отчислят. А если отчислят – то забреют в армию! А там вообще подъем в 6.00.
На проспекте Ленина, а точнее на остановке »три ступеньки», в районе которой и был расквартирован мой институт, я покинул недружелюбный троллейбус.
До начала учебного процеса оставалось 15 минут, до здания института – 200 метров. Я остановился и закурил. Вдруг голос:
– Савицкий, Савицкий, это ты?
И так, как это была моя фамилия – я оглянулся. В стороне у большого снежного сугроба стоял человек. Он делал мне таинственные знаки и подзывающе жестикулировал. Я стал подходить ближе.
Это был Лысков!
– Савицкий, Савицкий, помоги, – затравленно косясь по сторонам, чревовещал он, – Один я ее не дотащу.
И,