Мы тленны и дискретны – в гуще дней мы проживаем
сердца перестуки и переходим в воздух, в землю, в звуки…
Чем дольше дышится, тем переход видней!
И вот уже привидилось: травой лианы-руки вниз стекают
с тела (в окно дорожкой лунною влетела бессонница —
ночной мучитель мой…).
Врастаю в жизнь всё глубже – на виду скорее пни, чем
молодые ветви, и в звуков трансформацию заметней мой
переход, как-будто бы в бреду…
Я кантиленно в трель перехожу, своей судьбы, своих
стихов заложник, – и женственным началам и, возможно,
ещё своим земным богам служу…
Но волны нарастают: горна звук и скрипок буря, и
волторны милость! И вот уже почти что растворилась вся
жизнь – в стихи, что брошены на круг…
О бабочках Саши Соколова. Рондо
«Врачи, – смеялся Норвегов, – запретили мне подходить к ветряным мельницам ближе, чем на километр, но запретный плод сладок: меня ужасно к ним тянет, они совсем рядом с моим домом, на полынных холмах, и когда-нибудь я не выдержу. Не поддаваться унынию, – задорно кричал он, размахивая руками, – не так ли, жить на полной велосипедной скорости, загорать и купаться, ловить бабочек и стрекоз, самых разноцветных, особенно тех великолепных траурниц и желтушек, каких так много у меня на даче!»
Прочла о бабочках. На руль велосипеда
ложится смело загорелая рука —
к днепровским заводям до позднего обеда,
в камыш с кувшинками на лодке рыбака!
Читаю бабочек, как жизни иероглиф
читает вдумчивый серьёзный ученик,
и вижу будущие горные дороги,
в траве нездешней праздничный пикник…
В рисунок крыльев, в эти звуки из оврага
(кричит и плачет кто-то, стонет сквозь туман…)
съезжаю в жизнь, минуя ямы и коряги,
готовый к лёту, сорванец и хулиган!
Я верю в бабочку, как в каждодневный подвиг,
взлетать и жить, прогнозам мрачным вопреки!
И антиквариатом с лотов Сотби
сидят на лавках, отлетавшись, старики…
Как можно позже – приземлиться в лавку!
Ещё мне по плечу свободный лёт.
Велосипед – для тех, кто хром на лапки,
для тех, кто смог, – одномоторный самолёт.
Прочла о бабочках у Саши Соколова.
Рисунок крыльев обнимает, словно спрут!
В который раз за поворотом новым
смертельным трюком дни мои бегут…
Был голос тал… Кантата
«…был голос, явившийся нам воплощением чистоты, силы и смертельной торжественной горечи. Мы услышали его во всей неискаженной ясности его: был подобен парению раненой птицы, был снежного сверкающего цвета, пел голос бел, бел голос был, плыл голос, голос плыл и таял, был голос тал. Он пробивался сквозь все, все презирая, он возрастал и падал, дабы возрасти. Был голос гол, упрям и наполнен пульсирующей громкой кровью поющей девушки».