В двух футах от него стоял огромного роста, отвратительного вида обитатель улиц и подворотен, одетый в лохмотья. Лицо его было обезображено рубцами и гнойными болячками. В уголках сощуренных глаз затвердела липкая белая масса. Зловоние, исходившее от его гнилых зубов и покрытых нарывами губ, было столь омерзительным, что Гарри чуть не задохнулся.
– Тик-так, тик-так, – повторил бродяга.
Говорил он негромко, но казалось, что орет во всю глотку, так как звук его голоса был единственным слышимым в мире звуком. Все иное было окутано зловещей, неестественной тишиной.
Пораженный огромным ростом и исключительно неприятным видом незнакомца, Гарри невольно отступил на шаг. В засаленных волосах бродяги застряли комья слипшейся грязи, травинки, кусочки листьев, в спутанной бороде – остатки ссохшейся пищи и даже что-то похуже. Руки его были черны от глубоко въевшейся грязи, и так же черно было у него под длинными, запущенными ногтями. Это была ходячая чашка Петри с гнездившимися в ней микробами почти всех известных человечеству смертельных болезней и одновременно испытательным полигоном новых вирусных и бактериологических ужасов.
– Тик-так, тик-так, – ухмыльнулся бродяга. – Ты умрешь ровно через шестнадцать часов.
– Вали-ка ты отсюда, братец, куда подальше, – нахмурился Гарри.
– На рассвете ты отдашь концы. – Бродяга округлил глаза. И были они сплошного пурпурного цвета, и не было в них ни зрачков, ни радужной оболочки, словно вместо глаз там были вставлены стекла, за которыми бурлила наполнявшая череп кровь. – На рассвете тебя уже не будет в живых, – повторил бродяга.
И разлетелся на мелкие куски, словно взорвался изнутри. Но взрыв этот не был похож на взрыв гранаты, без горяче-упругой взрывной волны и оглушительного грохота, хотя внезапно вселенскую тишину нарушил протяжный вопль невесть откуда взявшегося ветра. Разлетавшиеся же в разные стороны куски тела бродяги вовсе не были сгустками мяса и крови, а состояли из мелких камешков, слипшейся пыли, сухих листьев, веточек, увядших цветков, комьев земли, какого-то старого тряпья, обрывков пожелтевших от времени газет, бутылочных колпачков, осколков стекла, разорванных театральных билетов, птичьих перьев, каких-то обрывков веревки, конфетных фантиков, оберточной фольги, погнутых ржавых гвоздей, скомканных бумажных стаканчиков, утерянных пуговиц…
Ветер с неистовой силой швырнул в лицо оторопевшего Гарри эти ошметки от только что стоявшего перед ним бродяги. И ему снова пришлось закрыть глаза.
Когда, не опасаясь риска потерять зрение, он снова решился открыть их и быстро огляделся, поднятого в воздух ветром мусора не видно было и в помине. Ветер тоже перестал дуть. Исчез и призрачный танцор. Бродяги тоже нигде не было видно, словно был унесен ветром и он.
Гарри снова ошарашенно, не веря случившемуся, огляделся по сторонам.
Сердце бешено колотилось в груди.
От перекрестка донесся автомобильный гудок. Тотчас