Галка заплакала в трубку, отсморкалась, выслушала мой лепет – утешения, сожаления, ненужные слова. Никак их не прокомментировала. Потом опять заговорила, и говорила долго, сгружая на меня всё, что пережила за время, пока мы не виделись.
Галка поведала, как дежурила у двери реанимации и как жила у Гришки в больнице, в палате на троих. Выхаживала Гришку, подкармливала прочих. Медперсонал делал вид, что её нет, а пациенты уважали Галку и называли Гришку, самого тяжёлого среди них, счастливчиком. Галка спала на раскладушке возле Гришкиной кровати. Там висел её мундир, валялись вещдоки: Галка таскалась в больницу прямо с мест преступления.
Потом пришла Нинка, она сказала Галке в присутствии Гришки: «Девушка, выйдите, у нас семейный разговор». А Галка ей – фигу под нос: «Вот тебе! Сама выйди. Теперь я – его жена, поняла, толстозадая?» Нинка ушла. Гришка же – не возразил, он вообще ничего не сказал, а только посмотрел увлажнёнными глазами, и от взгляда этого у Галки чуть сердце не разорвалось…
Да, уж я-то знала, как Гришка умеет смотреть: прямо в душу. Нежно, прочувствованно, даже как-то жалобно. Бедная Галка…
Первое моё заключение «по факту непреднамеренного суицида» понравилось Мамонту-начальнику. (Вообще начальника звали Ильей Константиновичем, но для меня он был Мамонтом.) Я в принципе умею и люблю работать. А тут ещё пришлось драться с Егором Обваловым – за должность, за кабинет, за влияние в коллективе. Мне не хотелось, чтобы он сидел напротив меня даже в роли помощника. Во-первых, от него плохо пахло. А во-вторых, мне нужен был отдельный кабинет – не зря ведь за это боролся Гришка!
Не так-то просто это было. Егор Обвалов, узнав о том, что я потребовала освободить от него кабинет, принялся писать руководству жалобы и прошения о внеочередной моей аттестации. Новому генералу не были известны прошлые достижения Виктории Громовой, а Егора Обвалова он знал лично. Однако моя война была справедливой войной, в то время как война Обвалова – подлой и крысиной. И все, включая генерала, это понимали.
Вскоре Егора Обвалова выперли из моего кабинета. И вообще перевели в другое ведомство – в тюремный спецназ «Тайфун». Там он, кстати, нашёл себя, со временем став кем-то вроде местного гуру…
Я осталась при своей должности. И научилась «отписываться» от вышестоящих инстанций. Ко мне из других контор потом обращались, просили помочь «отписаться».
Когда же происходило самоубийство и нужно было прикрыть свою и начальственные задницы, выставив суицид как «самострел» (то же деяние, только совершённое нечаянно, а значит, по нерасторопности пострадавшего, а не по вине руководства), – тут я была незаменима.
В праздничный день, Двадцать третьего февраля, в пять утра позвонил ответственный от руководства:
– Викуся, поздравляю!
– С чем? – поинтересовалась я, уже понимая, что выходной отменяется.
А впрочем, на что его тратить? Торчать дома, в тесноте,