Бабушка страдала параноидной формой шизофрении, и со временем разговаривать с ней стало невозможно. Она впала в помешательство. В последний раз, когда мы с Мией их навещали, я принесла большую пиццу, которую купила на продуктовые купоны. Бабушка, с подведенными черным глазами и ярко-розовой помадой на губах, весь этот визит продержала нас на пороге, где она стояла, куря сигарету за сигаретой. Только когда вернулся дед, мы смогли зайти в дом и поесть. Однако тут бабушка объявила, что не голодна, и обвинила деда в том, что он крутит романы у нее за спиной – и даже флиртует со мной, их внучкой.
Однако к Анакортсу относятся мои лучшие детские воспоминания. Хотя связи с семьей становились все слабее, я всегда рассказывала Мие о бухте Боуман и перевале Десепшн – расселине в океане, отделяющей Фидальго от острова Уиндбей, куда мы с отцом выбирались в походы. Этот маленький уголок штата Вашингтон, с вековыми хвойными и земляничными деревьями, был единственным местом, которое я могла считать своим домом. Я знала в нем каждую тропку, помнила особенности океанских течений, вырезала свое имя на красно-оранжевом стволе земляничного дерева и могла точно указать, где оно растет. Приезжая в Анакортс навестить родных, я обязательно отправлялась на пляж под мостом Десепшн и возвращалась домой по длинной дороге, через Розарио-Роуд, мимо больших вилл на утесах.
Я скучала по семье, но утешалась тем, что мама и бабушка продолжали неизменно созваниваться каждое воскресенье. Мама звонила отовсюду, где бы ни находилась. Меня радовал тот факт, что она, хоть больше мне и не принадлежала, все-таки помнила о нас, оставленных где-то позади.
Когда в «Сиренах» нам принесли счет, мама заказала еще одно пиво. Я посмотрела на время. Надо было заложить два часа на уборку в детском саду, прежде чем забирать Мию. Понаблюдав еще минут пятнадцать за тем, как мама и Уильям развлекаются, пересказывая друг другу сплетни об их соседях во Франции, я решила, что мне пора.
– О, – воскликнул Уильям, вздернув брови. – Мне позвать официантку, чтобы ты заплатила за ланч?
Я уставилась на него.
– Вообще-то нет.
Мы смотрели друг на друга в каком-то ступоре.
– У меня нет денег. Мне нечем платить.
Конечно, мне стоило бы угостить их ланчем, раз уж они приехали и помогли мне с вещами, но они, вроде как, считались моими родителями. Мне захотелось им напомнить, что они только что перевезли меня из приюта для бездомных, но я не стала – вместо этого я с умоляющими глазами повернулась к маме.
– За пиво я могу заплатить своей кредиткой, – предложила она.
– У меня на счету всего десять долларов, – сказала я. В горле у меня разрастался ком.
– Бургер стоил дороже, – отрезал Уильям.
Он был прав. Бургер стоил 10 долларов 59 центов. Я заказала еду, заплатив за которую, осталась бы с двадцатью восемью центами на карте. Мне стало ужасно стыдно.