– Ты неправильно делаешь, – в который раз заорал Тревис, когда сноп осел мне под ноги.
– Извини! – крикнула я в ответ, стараясь придать голосу тон искреннего раскаяния. Я резала сноп за снопом, целые горы соломы, которые потом превращались в еще большие горы измельченной сухой травы.
Мы переехали в Стэнвуд к Тревису через четыре месяца после нашего первого свидания, когда Мие вот-вот должно было исполниться два. С тех пор прошло девять месяцев, и весьма нелегких. Тревис очень тяжело трудился на ферме. Оказавшись дома, он почти не отрывал взгляд от телевизора. Эта связь гарантировала нам стабильность – и жилье. Но, что еще важнее, она снимала с меня клеймо матери-одиночки. С Тревисом я стала частью семьи. Но я не предвидела, что совсем лишусь независимости, и не понимала, насколько привыкла быть только матерью. В глазах Тревиса моя ценность определялась работой, которую я выполняла на ферме, поскольку работа по дому – уборка и готовка – для него ценностью не являлась. Но я не могла найти постоянного места, так что должна была помогать ему. Проблема была в том, что я располагала только скудными алиментами, поступавшими от Джейми, и продуктовыми купонами. Тревис получал деньги за работу, значительную часть которой выполняла я, но делиться со мной не собирался.
Поначалу мне даже нравилось выходить по вечерам из дому, чтобы накормить пятьдесят или около того лошадей, стоявших в конюшне. Когда уборщики, чистившие конюшни по выходным, отказались от места, Тревис вызвался заниматься этим сам, за что получал 100 долларов в неделю вдобавок к другой сотне, которую родители платили ему за кормление. В выходные Мия отправлялась к своему отцу, а я вставала в семь утра, чтобы вместе с Тревисом чистить конюшни, и хотя у него в карманах копились наличные, полученные от родителей, мне он денег не предлагал.
– Тревис, – сказала я как-то раз. – Разве мне не полагается что-то из этого тоже? Я ведь помогала.
– Зачем тебе деньги? – возмутился он. – Ты же не платишь по счетам!
Я смахнула слезы, набежавшие на глаза от унижения, и объяснила, что мне надо заправлять машину.
– На, – буркнул он, пошуршав купюрами и протягивая мне двадцатку.
Мы начали ссориться. Каждый раз, когда я отказывалась помогать ему кормить лошадей. Каждый раз, когда на столе не было ужина. Каждый раз, когда я позволяла себе подольше поспать, зная, что в наказание он не будет со мной разговаривать. В отчаянии я звонила практически по всем объявлениям