Разбить память, как палатку, натянув на несколько кольев веревку воспоминаний, и ждать, когда оттуда выползу я – художник «из ничего». Семейный альбом. Ивана Петровича Ерофеева я знаю только бессознательной памятью, которую я никогда не смог вывести на поверхность, как бы я ни вглядывался в наши с ним общие фотографии, – на них в дачный солнечный день мы чиним примус, – как бы я ни тужился вспомнить его пенсне и тюбетейку.
Дедушка. Хорошо быть милиционером. Стоишь на посту, крутишь палкой туда-сюда – и никуда.
Бабушка. Шутник! Он умел шутить, как никто другой.
Шутник-пришелец, которого я так и не распознал, прародитель юмора по ерофеевской линии, он стал холмиком в девятнадцатом секторе Ваганьковского кладбища, но бабушка ласково внушала мне, что в Раздорах дед часами играл со мною в машинки.
Я с младенчества был страстным игроком в игрушки. Я строил в песочнице город, шоссе, мосты, железные дороги, а затем – прицельно бомбил красно-коричневым полосатым мячом для детского футбола. Бабушка говорила, что дед играл со мной и в футбол. Я был азартный футболист дачного участка и лесных полян, где деревья находили свой смысл лишь как стойки футбольных ворот, их хотелось то раздвинуть, то сузить, но, не помня деда, какому призраку между березой и осиной я забивал голы?
Кроме того, я был сумасшедший велосипедист на трехколесном велосипеде. Я бешено вращал педалями, меня трясло на одеревеневших змеях – корнях сосен, ползущих через лесную тропинку, я подлетал, звонок звенел в воздухе сам по себе. Особенно я любил, разогнавшись, проезжать через лужи, высоко подняв и как можно шире расставив ноги. Часто застревал на середине, крутил рулем и долго оглядывался. Я знал, что застряну, но это было лишнее, глупое знание, и я все равно ехал в лужу. Складывая мозаику творческих первопричин, я понимаю, что роль луж в моей детской жизни трудно приуменьшить. Это были не только препятствия, но и искушения. Я любил бить по лужам палками. Брызги летели во все стороны. Я стоял весь мокрый. Я был предметом чистого наказания. Но еще больше я любил медленно водить палкой в луже, а затем тыкать палкой в чавкающее дно. Чавкающий звук меня завораживал. Я любил отпечатки велосипедных и автомобильных шин на грязи; идея оставить след, наследить сводила меня с ума. Бабушка всегда ругалась, что у меня грязные руки, грязь под ногтями. Меня все детство отсылали мыть руки и чистить ногти. Я был скульптурной композицией типа девушки с кувшином – мальчиком у дачного рукомойника, прибитого к дереву. Из чавкающих луж возникла моя любовь к женщинам.
Не опознанный мною Иван Петрович умер от инфаркта в Кремлевской больнице на улице Грановского. Когда я подрос, бабушка, ссорясь со мной, говорила, что это я убил дедушку. На меня, как удавку, набрасывали вину, и я с ужасом смотрел на бабушку своими жгучими глазами.
Бабушка.