Судьба улыбалась Лоре. Получив от дяди багаж знаний по живописи и зодчеству, она свободно использовала его в общении со студенческой аудиторией преподавателя Скворцова. Их ответные быстрые суждения развивали далее ее вкус. Художник снисходительно относился к «шалунье», племяннице друга, когда узнавал о ее «хождениях» на вечеринки, в компанию его учеников, живших в общежитии. Он был либерал, когда выслушивал интересные детали «о песнях под гитару и вино до утра». Гвоздем программы была его натурщица Лора.
– Зачем нам с тобой модная одежда, макияж, – говорила она сестре Вике, – у нас с тобой и без них привлекательная внешность: я – брюнетка, ты – блондинка. Красоте не нужна помада, а фигурка, косы, полненькие ножки сведут с ума любого мужика и без модных туфелек. Ха-ха, сногсшибательный дуэт! Достаточно тряпок и косметики из посылок тети Берты.
Родная сестра Греты, Берта, эмигрировала вместе с матерью в Америку в двадцатые годы. Там устроилась переводчиком в Морское ведомство США и вышла замуж за морского офицера Дугласа Хьюма на шестнадцать лет старше ее. Они жили многие годы в достатке и в свое удовольствие, пока внезапная смерть матери от рака не изменила все ее планы. У Берты произошел психологический срыв и, как следствие, понижение жизненного тонуса. Затем возникла ностальгия по родине, усиленная неудачами России на фронтах с Германией в первые годы войны. На пике заостренной тоски по родной сестре в разоренной бомбежками Москве, она начала оказывать ей помощь посылками, а также – морально, многостраничными письмами о своих переживаниях. У жены военного атташе при Посольстве была возможность делать это через дипломатическую почту. Вскрывать почту, вещевую и продуктовую пересылку – запрещалось даже КГБ СССР.
В своих посланиях обе сестры в мельчайших нюансах описывали интимные переживания, разные семейные, бытовые обстоятельства жизни. Это был накал сентиментализма, сродни эпистолярным сюжетам Самюэля Ричардсона. На детей Греты он тоже оказал моральное воздействие. Они были непременными, самыми эмоциональными участниками спектакля написания письма тетке. Мать принимала позу дирижера, ручка в зубах, бумага, готовая к письму на столе, и замирала на минуту в молчаливом религиозном экстазе. Этот жест означал для Роба упасть на пол и изобразить голодающего нищего. Тут же над ним возникал самый старший – Фрэд и начинал изображать процесс затягивания петли на шее брата со словами: «Ни дна нам, ни покрышки». После них более младшие сестры, Вика и Лора, как по команде, поднимали жалобный вой. Под общий гомон Грета садилась за стол: творческий труд над бумагами заставлял замолчать детей. И так до следующего