Бездонная чаша неба, опрокинутая над головой, казалась Петру Корнеевичу безумно недосягаемой. По ней лениво и вразброд тянулись, застя солнце, отливающие снежной холодноватой белизной стога ватных невесомых облаков. На юго-западной стороне этой чаши неба хороводили проворные сгустки туч, налитые плотной синевой, стараясь искромсать небо, из-под которых змеились далекие голубовато-пламенные всполохи разгульных хвостатых молний. Потом слышался отдаленный приглушенный басовитый хохот грома, и, стараясь перечеркнуть кляксы туч, четко обозначились где-то далеко жидкие нити косого дождя, подсвеченные скупыми лучами спрятавшегося за тучами солнца.
Дожди на Кубани в предгорьях Кавказских гор в летние жаркие дни не обходились без гроз. В такую пору они часто ополаскивали далекие притихшие горы, умывали лес и старались вдоволь напоить предгорное пестротравье и ненасытную сухую землю черкесов, у которых аулы спрятались по правую сторону реки Кубани. Оттуда сквозь речную и лесную сырость прорывался в сторону станицы Кавнарской легкий ветерок. В летний зной желанная прохлада держалась под глиняной кручей почти до полудня. Там рождался бодрящий сквознячок и устремлялся по балке в гору. Потом он подступал к самым казачьим наделам, уже духмяный, терпкий, с едва ощутимым черкесским дровяным дымком, смешанным с настоем разнотравья. Петр Корнеевич старался дышать полной грудью, но никак не мог надышаться. При этом он ощущал, как дурманно и хмельно пахло всеми остальными прелестями кубанского лета.
Там, на юго-западе, где матовое зеркало Кубань-реки, расплескавшись, делало по-над станицей Кавнарской замысловатую петлю, садилось багрово-дымное солнце и как бы подожгло позолоченные купола двуглавой станичной церкви. Сама же станица, утонувшая в зелени садов, так же, как и черкесские аулы, абсолютно не просматривалась.
Кругом волюшка вольная, поэтому бродила в душе Петра Корнеевича хмельная казачья удаль. Северо-восточный шаловливый ветерок, вдруг сорвавшийся с угоревшей под палящим солнцем казачьей степи, подкрался к измученным жаждой непричесанным белолисткам. Они возмущенно шумели на другой стороне реки Кубани, наклонились к самой воде, готовые испить ее. Ветерок, заигрывая с ними, взлохматил их непокорные макушки. От ощущения приятной бархатной прохлады эти застенчивые деревья робко и стыдливо выворачивали наизнанку свое посеребреное нижнее белье и, как нецелованные невесты, смущенно