Когда и в связи с чем можно встретить в анчаровских произведениях «веселое имя Пушкин»?
Прежде всего Пушкин – это некий символ, всем понятный, близкий и притягательный. В повести «Этот синий апрель» главные герои (в будущем художник, ученый и поэт) после выпускного вечера едут к памятнику Пушкину. «Скольких пигмеев потом мы видели, перед сколькими поэтическими канцеляриями благоговели и содрогались, <…> сколько пародий на него читали, сколько анекдотов слышали, сколько раз его сбрасывали с корабля современности, сколько раз его святое, весёлое имя как бы стушёвывалось пред именами лягушек-волов, великанов-однодневок и прочих александрийских столпов-времянок, а ведь до сих пор, когда дитя встанет под ёлку и скажет свои первые стишки, то мамки-няньки подумают вдруг с обманчивой надеждой – может, из тебя Пушкин выйдет? Потому что вот уже полтора столетия Пушкин есть нарицательное имя неложного величия»5. А потому «можно верить в личный талант, который вовсе не анархия, а норма будущих времен, веселая, как имя – Пушкин»6.
Для анчаровских героев имя Пушкина пароль, так они узнают «своих». Героиня «Дороги чрез хаос» в школьные годы пишет сочинение, в котором излагает собственные мысли о людях и о жизни, явно расходящиеся с официальными трактовками и завершает сочинение фразой Татьяны Лариной: «Кончаю. Страшно перечесть. Стыдом и страхом замираю. Но мне порукой ваша честь. И смело ей себя вверяю». Учительница Анна Михайловна оказалась достойной доверия, и после этого нестандартного сочинения между учительницей и ученицей завязался откровенный и дружеский диалог. Пушкинские слова послужили здесь своего рода верительной грамотой. Именно у памятника Пушкину Гошка Панфилов объясняет Петру Алексеевичу Зотову, что такое искусство: «И Зотов разыскал Панфилова… где? Конечно, у „нерукотворного“ памятника. Александр Сергеевич смотрел на них хотя и не свысока, но с высоты, и потому Панфилов чувствовал особую ответственность, когда докладывал Зотову Петру-первому Алексеевичу свои соображения насчет художества»7.
В повести «Этот синий апрель» автор саркастически изображает «культ Пушкина» в доме Нади, одноклассницы Гошки Панфилова, причем это был «культ не столько Пушкина, сколько, так сказать, пушкинизма» и подразумевал «семейное право заведовать Пушкиным»8. Но сарказм переходит в мягкую иронию, когда заходит речь о Надиной мечте: «А мечта у нее была такая: она спускается по широкой каменной лестнице в длинном платье, а пажи несут шлейф, а внизу стоит некто в цилиндре и крылатке, опираясь на отставленную в сторону трость, и поджидает ее. Это она сказала Гошке в седьмом классе, в год пушкинского юбилея, и по ее описаниям этот некто был