страшно. Думал – помру. Три недели пластом лежал. А когда оклемался малость – опять беда. Все волосы на голове выпали. Стеснялся я сильно. Мужики на работе ржут. Даже парик пробовал носить – смех один. А о шапке дорогой ещё сильнее задумываться стал. Вот лежу как-то вечером перед теликом и о шапке думаю. И тут вдруг чувствую – зачесалась голова. Потянулся почесать, а там нитки растут. Ну вы сами уже видели, как это происходит. Вот и выросла норковая шапка. Жена обрадовалась. Говорит мне: «Теперь заживём! Давай не скажем никому. Будем шапки растить и продавать». И стал я шапки выращивать в полной тайне, а жена с работы уволилась – и с утра на рынок. Только прошла неделя – дома «дым коромыслом» – всего навалом! А мне не в радость. И голова так болеть стала – думал, помру теперь точно! Ан нет! Смекнул я, что нельзя нам шапки продавать! Вот теперь так отдаю. Ну само собой – все родные и друзья – в соболях-горностаях. И вообще, всем отдаю, кто понравится. И от этого даже чувствую себя лучше. Хоть и лысый, а все знакомые говорят, что шибко помолодел я в последнее время. И впрямь – мужик красивый был, хоть и лысый. Кожа чистая, блестит. Зубы белые. Глаза изнутри так добром и теплом светятся! И вроде как всем тепло от него и радостно стало. Снял он с головы чернобурую шапку свою и той женщине, что шарф ему давала, протягивает. Говорит с улыбкой: «Возьмите, мол, за доброту Вашу ко мне». А она испугалась – отпрянула от него. Весь народ ей в один голос: «Бери, дурра, пока дают!» А она зарделась вся и молчит. Но только видно, что не возьмёт она. А мужик тут ей говорит: «Возьмите не себе, братику вашему. Она ему впору будет. И может, полегчает ему немного от неё.» А она как зыркнет на него глазами: «Откуда, мол, про моего брата тебе известно?» А мужик только улыбнулся грустно так: «В глазах, говорит, твоих прочитал это». Взяла шапку женщина, к груди прижала и вышла на остановке. А мужик ещё несколько остановок проехал и за это время другую себе вырастил, да только почему-то старую, кроличью. В ней и вышел».
Андрей перестал говорить. Возникла неловкая пауза. Панчик глупо улыбался и тоже молчал. Было чувство, что он где-то был и вот вернулся. Не было холодной зимы, полных автобусов с разномастной толпой, но был Андрей, немного смущённый, но довольный неизвестно чему.
Зная давно своего дружка, он вдруг почувствовал, насколько они разные и насколько непохожи их отношения к жизни: его приземлённость и тяга к материальному и Андрейкины фантазии и склонность к альтруизму. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что писателем он никогда не станет, но то, что он мог выхватить из реальности или даже нереальности нечто невообразимое, и удивить этим публику, делало его человеком не только незаурядным, но и уязвимым. От чего, собственно, и происходили все его беды. Андрей был мастером на подобные повествования, иногда нелепые по форме, но точные и интересные по содержанию. Но все они, в лучшем случае, оседали в ящике стола, а чаще мусорной корзине. Или в голове, как у Панчика, превращаясь в живую историю. То же самое было и