Полночь колотит прошлое, как горшки, липкой кутьей кормит его с руки,
Этого мало. Кровью жива душа. Ищет поживу. И замедляет шаг,
Там, где свеча теплится на окне.
Он, обжигаясь, тянет ладони к ней…
Свет не сочится сквозь костяную длань. Свечи погасли? Значит, пришел Самайн.
Значит пора на выход, тому, кто стар. Кто заблудился. Выгорел и устал.
И не помогут маски ни одному.
Чует он голод, слабость, вину и тьму.
Полночь Самайна – время для мертвецов. Только безгрешным можно открыть лицо.
Все остальные пусть разожгут костры. Чтобы согреться – хватит одной искры.
Голод Самайна властвует над людьми.
«Страха и крови…»
Слышал? Иди, корми!
О.П.
Проходит все, сестренка. Приложи
К пустой душе вискарь и подорожник…
Нам, к сожаленью, максимум положен —
Мужчин, вины, истерики и лжи.
А если голос мелко дребезжит —
Молчи себе, таинственно и нежно.
Когда душа прощается с надеждой.
В сухой сосуд загадочность бежит.
Мы женщины и все предрешено.
Чтоб выиграть, нам надо лечь на спину.
И это, без сомнения, причина,
Курить взахлеб в открытое окно.
Кружится снег – станцуем при свечах.
Дрожит, замерзнув, в пальцах сигарета.
Проходит все, сестренка. Даже это.
Но не сейчас, пожалуй, не сейчас.
***
Женщина, у которой одни долги, кошки и книги.
Та, у которой не с той ноги даже вериги.
Женщина, изучившая назубок вышедших в люди,
Та, у которой есть только Бог. (тоже не любит).
Та, у которой ирония-пустоцвет, крепче гранита.
Томно плывущая в мареве сигарет, как Афродита.
Женщина, вечно живущая поперек. Даже в постели.
Та, у которой есть только Бог. (в винном отделе)
Женщина, тихо стоящая на краю. Сердце в ладонях.
Слышишь, как я о тебе пою? Мячик не тонет.
Светом, пролившимся с высоты, падает глас:
«Да это Бог, у которого только ты. Не убивай нас».
2018 год
Март, проснувшись, дрожит крылом, умывается талым снегом.
И зелёным блестит стекло под морщинистым птичьим веком.
Он на ветку взлетит, звеня, покачается для разбега,
И в молочную пенку дня вдруг добавит дождя и снега.
По колено в живой воде, будут липы стоять и клены,
Каждый ствол догола раздет, но у сердца – уже зеленый,
Ветки тонкие заломив, к небу рвутся кусты сирени,
Распустившись, сидят на них воробьи, подогнув колени.
В этот птичий тревожный хор март вплетает свои свирели,
Вот – ручьи расчертили двор мокрой кистью по акварели,
Вот – собака бежит, ее догоняет старушка в шубе,
Солнца яркое острие серый лед на пластины рубит,
Снег арбузно еще хрустит, и от свежести сердце