– Мою кровь?! – взорвался Александр. – Разве ты знаешь, сколько земли полито ею? Сколько течет её в безвинных детях, рожденных от меня бесстыдными женщинами! И сколько ещё быть ей проклятою?
– Покайтесь! – одновременно упали на колени братья.
– А ты что скажешь? – испытующе спросил он Марию. – Этот разговор пугает тебя? Кровь. Проклятие. Слова не для девичьих ушей…
– Я слушаю сердцем.
– Да? И что твоё сердце услышало?
– Твою боль.
– И что с ней делать?
– Хочешь избавиться от неё? – затенив глаза ресницами, уточнила она, и, смущённо улыбнувшись, выдала рецепт, – покажи своему проклятию зад!
– Не слишком ли ты юна, чтобы так… говорить? – изумился он.
И солнце выглянуло из-за тучи, посмотреть на неё.
И столбики тушканчиков выросли в шелковистой траве, полюбоваться.
Александр озадаченно хмыкнул: он вышел из замка, чтобы спуститься к реке, проверить, не забыла ли охрана поднять мост, а заодно и сетчатую клеть, в которой обычно жидким серебром переливалась рыба. Весной нет лучшего блюда к столу. Но, оказалось, его ждал улов богаче…
– Отведи гостей к странникам, пусть постелют им свежего сена, – дал указание Александр домовому священнику, – вино, сыр, хлеб на кухне…
Он был готов сию минуту взять Марию в замок, как ребёнка вымыть, убаюкать на коленях.
В общем, сам попал в сети.
– Пойду, проверю мост, – буркнул себе под нос.
И сбежал.
Струсил?
Брал вепря в схватке – испугался лани?
Что это с ним? Весенний гон распалил чувства?
«Не похож ли я на бочонок с вином, которое обещает превратиться в мочу ослицы?» – спросил себя Александр.
Вопрос оставил без ответа.
Подумал: вино и сыр – еда не для такой девушки, надо бы попросить кухарку изжарить цыплёнка, омлет с грибами тоже подойдёт, а, впрочем, тёзка Марии Магдалины и хлебу будет рада…
*«Последние слова, точно, Суфлёр подсказал!» – раздосадовано решила Маша, но раздумывать было некогда: строка продолжала бежать, а ей ни слова не хотелось пропустить…
«…Сон тянулся целую вечность. Александр ворочался, прятал голову под подушку, ничего не помогало…
Неведомые скалистые горы обступили его. На вершине одной из них он увидел монастырь. «Сынок!» – позвала его монахиня. Это был голос матери. Он стал карабкаться наверх. Какая-то мерзкая птица клевала руки, но ему нельзя было отогнать её. Подъём был крут, он мог упасть. И вдруг гора затряслась, будто в лихорадке, и он вместе с камнями покатился вниз, обернувшись камнем. Катился, пока не стукнулся о паперть незнакомой церкви, и снова превратился в человека. К нему подошла женщина в лохмотьях,