Научная эффективность в работе. П. А. Биргер

издателей; обсуждение на конференциях), государственная власть (то есть ее политическая терпимость к свободному обсуждению)»69.

      Нельзя не заметить, что в указанную характеристику внутринаучной коммуникации, определяющей деятельность научного сообщества относительно самого себя, включается в качестве условия и деятельность внешних субъектов, в частности государственной власти, допускающей и даже порой поощряющей научные споры и разногласия. Безусловно, это звучит достаточно актуально в 1961 г. – эпоху, когда в некоторых странах еще не ушли в прошлое требования идеологической корректности исследования – обстоятельства, ставящие перед учеными, особенно перед гуманитариями, сложную задачу выживать, в том числе в буквальном смысле слова, не изменяя стремлению к истине и к объективности.

      Следует, однако, задать вопрос: насколько естественны такие внешние условия? Можно ли говорить о них как о данности, или же они сами по себе должны быть предметом заботы? В первом случае мы встречается с романтической иллюзией в характеристике отношений государства и научного общества, выражающей убеждения классического периода формирования и функционирования немецкого университета и отчасти оказывающейся тем, что приводит к его краху70. В этот исторический период государственный интерес не противопоставлялся академическому: научная автономия истолковывалась как следование всеобщим общественным (национальным и культурным целям). Предоставление свободы исследования (отсутствие содержательного и формального диктата относительно тематики научных разработок) и обеспечение необходимых средств научной деятельности, по Гумбольдту, было для государства условием развития науки. Активная роль государства ограничивалась назначением профессоров университета, что должно было служить целям «сохранения свободы»: предотвращать замыкание научного сообщества на собственных убеждениях, способствовать преодолению его естественного консерватизма, стремления к собственной устойчивости71